– ...нечисто с этими новыми расами, –
говорил Румоль. – Совершенно непонятно, что происходит.
– Да, ты прав, они – жуткие создания,
– вздохнул Фераам. – Да и Длинноликие особого доверия не вызывают.
К олнейгам и мениольцам я добрых чувств не испытываю, но с ними
хотя бы все понятно и предсказуемо. А эти…
– Говорят, после встречи с
Красноглазыми в живых никого не остается.
– Кто же тогда слухи разносит?
– Так Длинноликие. Чую – они
заодно.
Остальные печально покивали, а я,
воспользовавшись паузой, обратился к Унтию:
– Ну, хорошо, не хочешь даром
кормить, так продай мне остатки похлебки и немного вина.
– Две серебряных монеты, – без
запинки ответил караванщик.
Отблески огня мелькнули в удивленных
глазах торговцев. Даже они, похоже, не ожидали такой наглости.
– Сколько?!
– Две серебряных монеты! – в голосе
Унтия сквозила издевка.
Сволочь, ведь прекрасно понимает, что
у меня нет таких денег. Конечно, я лоханулся, поехав в город с
единственным яблоком, но нельзя же так хаметь. Двести медяков за
миску вшивой похлебки – где это видано?
Если бы взглядом можно было
испепелить, то Унтий сгорел бы на месте. С ненавистью посмотрев на
него, я вернулся в шатер. Урод хочет, чтобы я сдох. Посмотрим.
Последняя мысль заставила меня
задуматься. Интересно, зачем караванщику моя смерть? Возможно,
испытывает ко мне неприязнь и хочет покуражиться. Я, кстати, тоже
не пылаю к нему симпатией. А может быть, они так издеваются над
всеми, кто едет с фермы жемчуга? Если судить по удивленным взглядам
Виссона и остальных, когда Унтий назвал цену за жратву, вряд ли.
Значит, что-то личное. Чем же я успел разозлить его? Единственная
причина, пришедшая мне на ум, была банальна: козни Арсения.
Сволочной дядюшка проверяет меня на прочность, а может, просто
хочет, чтобы я сдох.
Кстати, а что Унтий будет делать
после моей смерти? А ничего, повезет дальше. В отличие от него, я
не непись, а персонаж, тут же воскресну. И он это понимает. После
возрождения сытость и жажда окажутся на пятидесяти процентах. Не
так уж и плохо, с такими значениями вполне можно ехать. И добраться
до Мергуса. Бабки есть, не пропаду.
Эта мысль согрела бы меня, если бы
так не сводило кишки. Скрипнув зубами, я лег на мешок с соломой.
Натянул по уши рогожку, свернулся калачиком и закрыл глаза,
стараясь не думать о боли. Терпеть. Надо терпеть. И постараться
заснуть. Вдруг повезет, и я сдохну во сне. А проснусь уже
здоровым.