После процедуры, я вернулась в палату
и, дождавшись, когда пациенты уйдут смотреть диафильмы, тихонечко
проскользнула обратно на веранду.
Там меня уже нетерпеливо ждала Вера
Борейкина. Точнее Лида Горшкова в теле Веры
Борейкиной.
– Ты пришла, – тихо выдохнула она с
такой непосредственной радостью, что у меня аж защемило
сердце.
– Ну я же обещала, – ответила
я.
Мы разговорились.
– А почему ты здесь так долго? –
спросила я. – ты же вроде вполне нормальная.
– Да я больше симулирую, – вздохнула
она, – понимаешь, мне же возвращаться некуда. И я не знаю, кем была
эта женщина. Какая она. Какие у неё родители. Может, дети, муж
есть. И вот что я в её жизни делать буду? Я не актриса. Понимаешь,
мне страшно же! – всхлипнула она, вытирая рукавом замызганного
халата слёзы.
Я понимала её прекрасно. Мне тоже было
ужасно страшно, когда я попала сюда, в её тело.
– Но я больше не могу так жить, – слёзы
опять потекли по её толстым щекам, – они держат меня на уколах и
таблетках. Ты посмотри на эту тушу. Меня от них разносит. Я
постоянно хочу есть. И мышцы всё время спазмами скрючивает. Больно
так, что орать охота.
Я вздохнула. Ну что тут скажешь. Вот уж
не повезло – так не повезло.
– Ты же домой сейчас ночевать пойдешь?
– вдруг встрепенулась она.
Я кивнула.
– А ты можешь принести мне ирисок? Хоть
пару штучек, – она с каким-то по-детски сконфуженным видом
просительно улыбнулась, – я страсть как ириски люблю. Особенно
«Тузик». Батончики тоже люблю, но они дорогие. Уже тыщу лет не ела.
Скоро вкус забуду.
Я пообещала принести ирисок и
батончиков, сдерживаясь, чтобы не расплакаться
тоже.
Вот же как не повезло
ей.
Домой вернулась почти затемно. Всю
дорогу размышляла о той несчастной женщине, которая была Лидочкой.
Да так заразмышлялась, что чуть остановку свою не пропустила.
Пришлось автобус чуть ли не на ходу
останавливать.
Водитель поворчал, но остановился, хоть
и в неположенном месте.
Хоть бы поскорее уже права получить и
за рулём самой ездить.
Я понуро шла по асфальтированной
дорожке, на которую густо падали лиловатые тени от тополей и
ясеней. Света одинокого уличного фонаря не хватало, чтобы разогнать
их все. В вечерних сумерках оглушительно трещали кузнечики. Где-то,
в соседнем дворе, заухал филин. С третьего этажа, из раскрытого
окна вдруг заголосила Ядвига Поплавская: «…прошу тебя, в час
розовый