Сабина со мной про городское волонтёрство тоже не говорила, но
взгляды бросала всезнающие и многозначительные; по поведению матери
Маринетт я поняла, что канонная Дюпэн-Чэн со скрытием своей
личности справлялась лучше меня. Единственным неосведомлённым
звеном в этой цепочке оказался Томас, которого негласно решили не
посвящать в подробности. Папа у Маринетт был до жути нервным…
Короче, никакого «раскрытия личностей» у нас так и не случилось.
Я ждала, пока Адриан начнёт разговор; Агрест, очевидно, считал, что
первый шаг должна делать я; квами молча осуждали что его, что меня.
Адриан в виде Кота Нуара всё так же продолжал приходить ко мне по
вечерам; я в виде Ледибаг недавно сфоткалась с ним, как с фанатом,
потому что пробегала мимо парня.
Странная ситуация.
— Знаешь, — сказал Адриан, всё ещё не смотря на меня, — а ведь
Ван прослезился. Ну, когда Сабина ему ковёр подарила. Она же
сказала, что Ван может убрать его подальше.
— И?
— Это значит, что приезжать и как-то контактировать с ним твоя
мама не собирается.
Учитывая, что мужик пытался убить меня, дочь племянницы, то на
что он рассчитывал вообще? Что Сабина радостно улыбнётся, как
истинная азиатка-терпила, и предложит ему погостить подольше?
Я откинулась на спинку стула и посмотрела на потолок. Где-то в
небе летел самолёт с Ваном и его подарками, говорящими, что во
Франции у него больше семьи не осталось.
Адриан скосил на меня зелёный глаз, но не повернулся.
— Не жалко? — спросил Агрест.
Я наколола рукколу на вилку и хмыкнула.
— Ни капли.
Вот что я любила в своей не-работе больше всего — это тихие,
спокойные вечера на крышах с Котом под боком. В эти моменты мне
казалось, что все заботы и проблемы реальности отодвигаются на
задний план, и мы с Нуаром можем, наконец, расслабиться.
Мне нравилось сидеть на тёплой крыше, чувствуя, как медленно под
ногами остывает черепица, и ловить лицом последние лучики
слабеющего солнца. Погода в новом мире радовала и была
преимущественно солнечной; редкие дожди почти никогда не затягивали
свои унылые песни на недели, а проходились по земле бодрыми ливнями
длительностью не больше трёх часов. Практически тропические сезоны
дождей, разве что в уменьшенном варианте.
Различия миров накапливались и оседали в моей голове первым
снегом. Из апатии, вызванной нахождением этих самых различий, я
вынырнула в интерес: хотелось путешествовать по миру, смотреть во
все глаза по сторонам, подмечать каждую необычную детальку,
разговаривать с Тикки о прошлом и настоящем, думать, мечтать,
творить. Из незаметного для меня периода вялой депрессии я перешла
в момент подъёма. Душевные пики у меня длились дольше, чем упадок,
так что смотреть на мир через розовое стекло мне предстояло как
минимум пару месяцев.