Он смотрит на меня во все глаза, словно не верит. «Громом поражённый» – эти слова о нём.
– Оу… – подмигивает Рита, – ты ему понравилась. Видишь, краснеет? Не обращай внимания, он у нас слишком тихий и скромный.
Зато она – чересчур энергичная и без комплексов. Видимо, Альберту не раз приходилось ощущать на себе напор не только отца, но и сестры.
Рите шестнадцать, она на год старше, а поэтому и ко мне относится покровительственно.
– Пятнадцать? Правда? – удивляется она, услышав мой возраст. – А я думала, как Бертику – лет четырнадцать от силы.
Альберт краснеет ещё больше. Он таскается за нами, как тень. Ничего не говорит – просто ходит из комнаты в комнату.
Здесь есть на что посмотреть. Мы тоже не из бедных, но у Ланских совершенно другой размах.
– Ну, я вас оставлю, ребятки? – заговорщицки наклоняется ко мне Рита. – Миссию гостеприимства я выполнила, дворец показала, экскурсию провела. Веришь: позарез нужно смыться. Ой, мама убила б меня за это слово, – сдерживает она смех. – Не скучайте! Бертика не обижай, ладно? Он у нас хоро-о-ший!
Рита ерошит его волосы и растворяется в коридорах огромной квартиры. Мы смотрим ей вслед. Как-то… я даже не поняла, что ощущаю. Облегчение, наверное. Рита слишком напористая. Я с такими вечно чувствую себя чуть ли не придорожной травой. Мне постоянно чудится, что ноги у меня косолапые, нос слишком длинный, а грудь вырасти не успела.
– Пойдём, я покажу тебе свою комнату, – я не ожидала, что Берт возьмёт инициативу на себя. – Если хочешь, конечно, – добавляет он поспешно.
– Хочу, – проговариваю, понимая: мне действительно интересно. Намного интереснее, чем навороченная комната его сестры, куда она завела меня на секунду, чтобы хвастануть и тут же выпихнуть, словно боясь, что я что-нибудь испорчу или сломаю.
– А здесь живу я, – заводит он меня в небольшую комнату, где всё просто: кровать, тумбочка, стол, старинный шифоньер и эркер, от которого, наверное, днём много света.
Но не это всё привлекает моё внимание, а простой альбомный лист, что лежит на столе. Именно к нему прикован мой взгляд.
Это карандашный набросок, а на нём – я, моё лицо в профиль. Очень точно схваченные линии, великолепно прорисованные детали небрежными, на первый взгляд, штрихами.
Берт снова мучительно краснеет и, кинувшись к столу, судорожно переворачивает рисунок.