– Я и стал, Бакунина, всем, о чём ты когда-то мечтала вслух.
– Неужели? – в её голосе прорывается сарказм. Может, ей так легче справиться со своим либидо – как знать.
Очень даже хорошо, что я сдержался. Дальше будет либо проще, либо хуже, но в любом случае, я удовлетворён результатом: она наконец-то перестала смотреть на меня как на чужака, что внезапно ворвался в её жизнь в грязных ботинках.
– Именно так. У меня, Бакунина, есть ряд принципов, которые я не нарушаю.
– И какие же это постулаты, осмелюсь спросить? – её чуть на кровати не подбрасывает от внутреннего зверька, что так и хочет кинуться и покусать меня. Браво. То ли ещё будет. Давай, оживай, Лада. А я подожду.
– Я не трахаю малолетних дурочек, замужних дам и монашек.
На миг снова воцаряется хрупкое равновесие. Бакунина, видимо, переваривает информацию. Потом до неё доходит. Я слышу возмущённый рык и не могу сдержать улыбку. Она вполне может её увидеть в тусклом свете ночника, а поэтому я пытаюсь удержать губы. Лучше её не дразнить слишком явно.
– Я монашка?! Кто тебе сказал подобную чушь?!
– Твоя ночная рубашка, – легко провожу пальцем по хлопковому «крылышку».
– Да ты ж сам её подсунул! – возмущается она и начинает возиться с яростью червяка, что попал в каменную ловушку, но во что бы то ни стало хочет прогрызть туннель к свободе.
– Не спорю, – пытаюсь успокоить Ладу, но она не в том настроении, чтобы смириться. – Мне уйти спать в другую комнату? Или на пол? Или будешь столь жестока, что усадишь меня на стул – охранять твой сон?
– На коврик, – фыркает она.
– Как собаке, – тяжело вздыхаю я и делаю вид, что собираюсь встать.
Лада тут же прижимает меня обратно к подушке.
– Ладно. Я сегодня добрая. Но за монашку отомщу.
– Предупреждён, буду терпеть.
– Слишком ты покладистый, Ланской, – ворчит она. – Это настораживает.
– Правильно, так и должно. Я дракон, а поэтому очень опасен.
– Всё равно я тебя не боюсь, Берт. И вряд ли это изменится.
Лада наконец-то затихает. Тёплая. Живая. Желанная. Её голова на плече становится тяжелее. Как и веки, наверное.
– Свалился же ты на мою голову, – речь её замедляется, становится тихой и путанной. – Нарисовался – не сотрёшь. Вечный след в моей душе.
Вряд ли она понимает, что говорит, но эти слова – самое ценное, что у меня есть. Всё же я ей не так безразличен, как она хочет показать. Это даёт надежду.