Нас развязали, и я без сил упал на землю. Сквозь навалившийся
сон доносились неясные крики, смех и нервное поскуливание лизуна.
Ночью я замёрз. Чтобы как-то согреться, сжался в клубок, обхватил
колени руками, но теплее от этого не стало. Потом меня накрыли
шерстяным одеялом, я разомлел и без сновидений проспал до
рассвета.
Открыв глаза, услышал сопение. Лагерь ещё спал, только двое
часовых с вилами бодрствовали. Одно из главных преимуществ пленника
— тебя не заставляют ночью стоять на посту.
Я попытался сменить позу, перевернулся на другой бок и едва не
закричал от ужаса. То, что спросонья я принял за одеяло, это… Твою
мать, это лизун! Он прижался к моей спине, наложил сверху лапу и
сопел, словно простуженный. С ним было тепло, да, но это же тварь.
Тварь!
Осторожно, чтобы не потревожить его, я отодвинулся. По коже
бежали мурашки. Пусть все вокруг говорят, что лизун самая
добродушная тварь, всё равно страшно. Безумно страшно.
Зашуршала сухая трава, я обернулся и снова вздрогнул. Передо
мной стоял примас. Тело слегка наклонено, руки сложены на животе,
полы кожаного плаща безвольно повисли — вся поза сплошное смирение.
Я ненароком подумал, что он медитирует или молится. Но он смотрел
на меня. Спокойный равнодушный взгляд душегуба. Вся моя судьба
читалась в его зрачках.
Я сглотнул. Как же повезло мне оказаться между мутантом и
маньяком, хоть желание загадывай.
— Интересная пара, — проговорил примас, видимо, имея ввиду мои
обнимашки с лизуном.
— Никто его не звал. Он сам припёрся, — ответил я.
Это прозвучало как оправдание, но примаса мои отношения с тварью
не интересовали.
— Ты загонщик, — сказал он уверенно.
— Удивительная прозорливость. Даже не знаю, что сказать на
это.
— Для мяса ты слишком дерзок.
— А ты привык, что мясо молчит и дрожит от страха?
Старик кивнул.
— Не скрою, привык. Ты тоже боишься. Хочешь выглядеть смелым, но
сущность выдаёт тебя, — он закрыл глаза. — Я чувствую твой страх. И
он не только за себя. Ты боишься за кого-то ещё… Женщина… Нет, две
женщины. Одна совсем маленькая. Ребёнок, — он снова смотрел на
меня. — В Загоне у тебя осталась семья? Впрочем, не отвечай, это не
важно, твою судьбу это не изменит.
Я почувствовал холодок. В экстрасенсорику я никогда не верил, не
поверил и сейчас. Холод появился потому что последние дни совсем не
думал о Данаре и Кире. Как будто забыл о них, поглощённый
собственной участью, а этот старый пёс так неожиданно напомнил.