Могу заверить, что нынешний глава
Апелляционного комитета Палаты лордов был тогда прав. В последующие
годы я не раз и не два оказывался в высшем свете, помогая решать
проблемы аристократов, и всегда соблюдал правила поведения, которые
они так ценили. Порой это спасало от множества проблем, облегчало
мою работу и приводило к новым знакомствам.
Как сейчас, например.
В чайной комнате наливали еще и кофе,
привезенный откуда‑то с юга Малой Плеяды. Он был хорош, и его яркий
карий цвет бодрил ничуть не хуже зябкого туманного утра
Хервингемма. Через час мы должны были достигнуть Риерты, и я,
опустошая вторую чашку, продолжал неспешную беседу с пассажиром
палубы «А».
Джейк Осмунд Вильям Третий был
уроженцем Конфедерации Отцов Основателей, откуда‑то из южных
штатов. Он сел в Пьентоне, сразу наполнив палубу первого класса
громким, непривычным говором, оглушительным хохотом и внезапными
ругательствами, от которых светские дамы демонстративно морщились и
смотрели на конфедерата как на дикого фермера.
Высоченный, краснолицый, с пушистыми
усами и аккуратной бородой, он не замечал чужого недовольства и по
вечерам горланил песни на прогулочной палубе, заставляя своего
раба‑негра подыгрывать ему на банджо. Когда стюарды просили
господина быть потише и не мешать другим пассажирам, он возмущался
и рычал, точно лев (на которого, кстати говоря, был чем‑то
похож):
– Я, черти вас драть, купил
чертов билет и имею право петь эту чертову песню хоть в чертову
полночь! Блади[4] Иисус и все его женщины! И вы называете мою
страну непросвещенной, а конституцию Отцов Основателей, разрешающую
белому человеку иметь в собственности черных дикарей, варварской?!
Где же тут чертова свобода, если я не могу спеть?! Давай, Олауда!
Играй сначала! Эти грубияны испортили отличную песню.
Его друзьями были извечная сигара
(пускай и незажженная в целях воздушной безопасности) и
всенепременная бутылка «Дикого Волстеда». Вливал в себя он этот
бурбон в невероятных количествах, но, что характерно, пьянел мало.
Разве только его голос с каждым стаканом становился все громче, и
мне казалось порой – когда Осмунд хохочет, начинают дребезжать
панорамные стекла.
Он каждые десять минут протягивал
бокал, чтобы молчаливый раб наполнил его.
Да, эпоха у нас просвещенная, но в
некоторых местах – все еще остающаяся глубоко в средневековье.
Передо мной сидел богатый человек, в хорошем костюме для
путешествий, в клетчатой рубашке из тончайшего шелка, в
стетсоне[5] по цене двухмесячного жалованья рабочего. Он
рассуждал о том, что в Республике сейчас делают лучшие мотоколяски
и неплохо бы купить такую для соревнований, что балет из Рузы
выступал на Восточном побережье с невероятным успехом, что алавиты
считаются превосходными астрономами и…