– Ты забываешь, что у меня есть
другой выход.
Тот самый, которого ты, племянник,
так боишься. Шлем всегда при мне, и как только Зевс окажется в
Тартаре – Посейдон, или Аполлон, или кто еще, не станут преградой
для невидимки.
Долий слабо улыбнулся. Покачал
головой.
– Циклопы давно сковали хтоний,
Владыка. За эти столетия ты мог тысячи раз захватить власть над
Олимпом. Я не верю, что тот, кого в Титаномахию прозвали «незримым
гневом», за столько лет не догадался использовать невидимость в
своих целях. Ты мог бы сесть на трон Олимпа сразу же после жребия,
если бы хотел. Почему ты не хочешь?
«Умный мальчик», – ласково
пропела Ананка. Да уж, поумнее некоторых бывших лавагетов. Которые
взяли жребий, а сесть на трон на Олимпе – и не подумали.
Удовольствовались ролью подпорки под дверь Тартара.
Я встал, облекаясь в черный короткий
хитон – чем легче, тем лучше, сандалии пойдут с кожаной подошвой,
пояс простой – не с визитом по тронным залам, небось. И не на
пир.
– Ты, случайно, с Парнаса не
навернулся? Не слышал, что аэды поют? Характер у меня скверный.
Кроме как здесь – нигде бы не ужился.
Призвал со столика хтоний, двузубец
из угла. Факелы по стенам приветственно полыхнули.
– И вообще, куда на мне Олимп, я всю
жизнь в стороне. Сижу, наблюдаю, мудрости набираюсь, ни во что не
впутываюсь…
Племянник оценил и невесело заржал,
делая шаг вслед за мной.
По божественной дороге. Из подземелий
– на Олимп.
Невидимками.
* * *
Мрамор коридоров осторожно скользнул
под ноги. Светильники с высоты струили приглушенное, томное светло
– все равно слишком яркое. Олимп в последнее время был уж слишком
сияющим.
Как двенадцать тронов, возвышающихся
в зале.
– Пусто, – скорее почувствовал, чем
услышал я над ухом. Потом Гермес отпустил мое плечо. Будто
недоумевал: чьим недосмотром нас занесло в главный олимпийский зал?
Моим? Его?
Тянуло ароматом дорогих благовоний и
немного – густого, сладкого вина.
В необозримой чаше, кованной Гефестом
из белого серебра, расстилались туманы. Раньше, когда богам нужно
было посмотреть, как дела у смертных, они брали колесницу и
спускались на землю. Теперь вот собираются в зале и с мудрым видом
зрят в чашу.
Между туманами блеснул уголок синевы.
Робкий луч торопливо погладил подлокотник центрального трона, потом
убоялся, стек к подножию. Да уж, как тут не устрашиться:
подлокотники – орлиные головы, за спиной сидящего будто
распростерлись крылья, между ними – две скрещенные лабриссы. И
молния в центре.