Помолчали, глядя в стол.
Номах потёр слипающиеся глаза.
– Батька, пошли белых резать, – предпринял ещё одну попытку Щусь. – Христом-богом прошу, пошли! Не ждут сейчас они удара! Чем хочешь тебе клянусь. Памятью матери-покойницы!..
Он порывисто вытащил из-под рубахи медное кольцо на чёрном шнурке.
– Её кольцо. Когда от тифа померла, сам с её руки снял. На шее вместо креста ношу.
Он поцеловал тусклый медный изгиб.
– Самое время сейчас, клянусь, – почти умоляюще посмотрел на Номаха.
– Закончили разговор, – твёрдым голосом сказал Номах.
– Эх, батька…
Щусь, не скрывая недовольства, пошёл на своё место.
Снаружи на подоконник запрыгнула трёхцветная, похожая на имперский флаг, кошка. Повела чёрным носом, сморщилась от табачного дыма.
Номах выудил из глиняной миски куриную кость с остатками мяса, бросил в сад. Кошка, извернувшись в прыжке, на лету поймала её и исчезла в окне.
– Нет зверя ловчее кошки, – сказал Каретников, провожая её глазами и переводя тяжёлый и внимательный взгляд на Номаха. – Никогда своего не упустит.
– Угу. Налей мне, Карета, последнюю, да я спать пойду.
– Что так рано?
– Устал. А ты не устал, что ли?
– А это смотря для чего. Если хорошо гулять, так и месяц не спать можно.
– Да я уж вижу…
Номах опрокинул стопку, закусил разомлевшим в тепле обрезком сала.
На улице он собрал сохнущие на перилах крыльца попоны и пошёл в сад.
Облетающие лепестки вишни падали на его лицо, лёгкие, словно прикосновения девичьих пальцев, не давали уснуть.
Со всех концов села доносились смех и визгливые голоса гармошек.
– Сил у них на донышке… – подумал Номах, вспоминая слова Щуся. – Гуляют, черти! Дорвались.
Он закинул руки под голову. Сквозь паутину веток, большие, будто лампы, светили звёзды, перемигивались, меркли, разгорались. Он привычно нашёл Ковш Большой Медведицы, Полярную звезду.
Накрыл лицо рукой.
Перед глазами встала синяя, как вена, линия фронта. Она трепыхалась, вздрагивала, словно пыталась сменить местоположение.
– Стой, – сказал ей Нестор.
Остановил дёргающуюся перед внутренним взором картину.
Рывком поднялся. Не смахнув с волос вишенного цвета, надел папаху и трезвый, будто неделю водки не нюхал, зашагал к штабу.
– Что? Пьёте? – заорал весело удивлённым его возвращением хлопцам.
– Пьём, батька. Мимо не льём.
– Не падаете ещё? В седле удержитесь?