И в этом запахе было что-то немного от чуда.
«Мы ель всегда сжигаем, – Алёнка улыбается грустно, – папка
говорит, что выкидывать на мусорку ужасно. Это… это как предательство».
Я же бросаю быстрый взгляд на неё, чтобы печаль, от которой
сжимается сердце, в шоколадных глазах заметить.
Понять.
«Мы поедем к ним в следующие выходные и останемся до
понедельника, хорошо?» – я прошу, нахожу её руку, что уже привычно лежит на
пока ещё плоском животе.
«Правда?» – она
вспыхивает радостью.
И я готов ей пообещать.
Пообещать что угодно, но белоснежная «Лада» в зеркале
заднего вида отвлекает, сокращает между нами расстояние, нагоняет и кажется,
что врежется, наподдаст под зад багажника.
Но не врезается.
Вылетает, грохоча музыкой, на встречную полосу, обгоняет. Мелькают
высунутые в открытые окна руки, и едущую по своей полосе машину «Лада» не
замечает, прибавляет газ…
И время замедляется.
Режется на кадры, что отпечатываются в памяти, проматываются
в кошмарах, где раз за разом весёлая «Лада» врезается в чёрную смазанную тень
машины. Разносится какофония из визга тормозов, истерики клаксона, корежащего лязга
металла, бодрого голоса ведущего радио FM и вскрика Алёнки.
Когда «Лада» взлетает, как в постановочной сцене дешевого
боевика, в воздух, отлетает на нас, а я не успеваю вывернуть руль.
Сделать хоть что-то…
– Мелкому было бы уже два месяца, – я шепчу, но мама
услышит. – Мы так и не успели придумать ему имя.
Узнать пол.
Сказать.
Моим родителям, которые были в Карловых Варах. И по скайпу
Алёнка отказалась им рассказывать. Она строила планы на грандиозный семейный
вечер, представляла знакомство наших родителей и рассказ о поданном в загс
заявлении. Давала дикие версии, как огорошить новостью о скором новом статусе
бабушек и дедушек.
Хохотала.
– Лариса Карловна права, это я виноват. Она просила остаться
до утра, а я настоял… Если бы не я, Алёнка и мелкий были бы живы, мам…
– Димка... – мама говорит жалобно.
Слышатся слёзы.
Что сводят скулы от ненависти к самому себе, заставляют
потушить третью по счёту папиросу о правую ладонь, которая всё равно не
чувствует.
Нет чёртовой боли.
Только медленно расползающаяся краснота, глядя на которую
получается взять себя в руки, произнести решительно:
– Я справлюсь, мам. Ты только не переживай…