— Ещё с обыском придут, — заверила её
Ника. — Адвокат потребуется. Самый дорогой.
Тётя Таня посмотрела на неё с
недоверием и быстро закруглилась:
—
Так и не было ничего. Никто ж ничего не слышал. Приснилось мне.
Старая я, больная, страдаю нервным расстройством
личности.
Ника задержалась между этажами. Закралось
подозрение, что с Ромкой могло случиться что-то плохое, и кто в
этом будет виноват? В окно подъезда наблюдала, как тётя Таня
остановила подругу с мусорным ведром и, широко открыв сумку,
показывала ей резиновые сапоги.
«Это надолго», — решила Ника и спустилась на
первый этаж.
Можно было войти в квартиру Грачёва
без предупреждения, но Ника пару раз нажала на кнопку звонка.
Разумеется, Ромка не услышал — музыка
играла хотя и тише обычного, но довольно громко.
Ника сжала в кармане куртки газовый
баллончик и толкнула дверь в квартиру.
Позвала Грачёва. Прислушалась.
На его сдавленный стон свернула к
кухне.
Бледный Ромка сидел на полу у стены с
вытянутыми в проход ногами и смотрел на Нику. Сквозь прижатые к
животу растопыренные пальцы сочилась кровь. Серые губы беззвучно
шевелились. В широко раскрытых стекленеющих глазах стояла смертная
тоска.
Чужое присутствие позади себя Ника
почуяла мгновенно — лёгкий поток воздуха тронул на голове пух
коротких волос.
Она отшатнулась, натыкаясь спиной на
что-то… кого-то дюжего и рослого.
Захлебнулась воздухом; из одной руки
выпала сумка, вторая выдернула из кармана газовый баллончик.
Ника не успела ни обернуться, ни о
чём-либо подумать.
Не успела дать отпор.
Жёсткая ладонь закрыла ей рот; острая
боль обожгла бок — раз, ещё раз, ещё.
Перед глазами дрожащим маревом
растеклась кровавая пелена, окутала удушающей волной, лишила
сил.
Страшно…
Страшно ощущать, как медленно и
неотвратимо подбирается боль к пока ещё живому трепетному сердцу,
как стынет в нём кровь, как затихает его стук, как в мутнеющее
сознание вторгаются слова песни в исполнении Лебединского:
—
Вот и вся любовь! Талая вода,
Хочешь, я вернусь, но не
навсегда.
— Не дышит, — с испугом произнёс
девичий голос.
— Дышит, — возразил ей с заметным
облегчением тихий, постарше.
Ника глубоко вдохнула и застонала от
боли в груди. Сбросила с себя край невероятно тяжёлого одеяла.
Облизнула сухие шершавые губы.
— Дай ей воды, — сказал женский голос
повелительно. — Подушку поправь, укрой.