Мать, увидев, что там, где стояла под полом бочка с пшеницей, всё разрыто, а зерно вытащено, лишь взмахнула руками и, заплакав, пошла проверить яму, где была вторая бочка с зерном. Но и там картина та же, яма вскрыта, бочка стоит в яме, но совершенно пустая. То же и с погребом. Но в нём хоть какие-то тряпки остались. Кто нас ограбил? Мать была убеждена, что это сделали односельчане, вернувшиеся раньше и проверившие не только наше поместье, но и другие. Но кому пожалуешься, кто поможет в этой беде? Некому и никто! Каждый надеялся только на себя, на свою изворотливость, на откровенное пренебрежение жизненными интересами своих же соседей, с которыми в лучшие времена водили дружбу, находились, по крайней мере, внешне, в хороших отношениях. Вот в этих или подобных им житейских ситуациях и проверяется человечность человека – остаётся ли он христианином или в нём просыпается и приобретает главенство звериный инстинкт самосохранения. Такова, к сожалению, реальность жизни. Другой нет.
В этой жестокой реальности нужно было искать возможность выжить. Такой, практически единственной, возможностью зацепиться за жизнь был огород, засаженный в мае картошкой. Её надо было срочно убрать. Вот-вот октябрь наступит, а в наших местах и в сентябре иногда выпадал снег. Совершенно не помню, какую помощь матери в уборке картошки оказал я – мне исполнилось уже восемь лет, но отчётливо помню, как мать укладывала спать нас рядом с ворохом картошки, укрывая оставшимися тряпками и сухой картофельной ботвой. Помню это чистое звёздное небо, по которому в сторону фронта и назад низко летели самолёты со светящимися окошками кабин и ещё какими-то огоньками. Но никаких успокаивающих мыслей эти медленно перемещающиеся огоньки в недалёком небе, даже необъяснимость мироздания, подчёркиваемая огромным количеством таких ярких в наших краях больших и малых звёзд, не вызывали. Весь ход мыслей, если они у меня и какие-то были, концентрировался на чувстве голода и потребности укрыться потеплее в эти уже довольно свежие ночи. Становилось холодно. Слава Господу, что этой осенью стояла сравнительно тёплая и сухая погода.
Конечно, картошка – это хороший продукт, но употребление её каждый день и без соли становилось мучительным, так как приводило к тошноте и рвоте. А соли ни у кого не было. И бочек старых, просолённых, уже не осталось. Мать начала добывать из картошки крахмал и варить его, но разве это был кисель, без сахара, без каких-либо сдабривающих добавок? Очень неприятным был этот клейстер, так как через несколько дней употребления вызывал уже рвоту. А что было делать нашей бедной матери с нами, чем кормить этих ещё, в общем-то, неразумных и очень голодных деток. На огороде больше ничего не было. Картошку пока варили в сохранившейся печке, но где укрыться от холода? Таким местом был избран наш погреб, в который мать принесла сухой травы и картофельной ботвы – это была постель, на которую мы и укладывались на ночь. Никогда не забуду пристального взгляда обитавших здесь же лягушек, словно вопрошающих необычных для них постояльцев, ограничивших их жизненное пространство. Боялись мы этих взглядов и просили мать избавить нас от таких нежелательных соседей. Но разве всех переловишь? Потом привыкли и к такому соседству, хотя прыжки этих четвероногих на нас, спящих, вызывали не только испуг, но и чувство брезгливости. Признаюсь: я и до сих пор не испытываю никакой симпатии к этим земноводным.