А потом, перечитав текст ещё раз, фыркнул:
– Вик, сколько же у тебя местоимений!
– А что? – удивилась я.
– А то!
И Гришка с чувством процитировал:
– Я, такая-то, такая-то, для решения проблем, связанных с моим здоровьем, и спасения жизни моего ребёнка, прошу выплатить мне мои задолженности… Мне, моё, я… Ты же психолог, блин! Давай отредактируем это. А то – нож к генералову горлу приставила и требуешь. Бедненькая… хворенькая…
И Гришка так захохотал, что в моём животе, проснувшись, заворочался мелкий Лёшка.
– Дурак ты, – обиделась я. – Как же тут без местоимений…
– Да тут ведь и без мата – никак, – заметил поуспокоившийся Гришка, продолжая веселиться. – Но, однако…
Однако он всё-таки заставил меня улыбнуться в тот день!
Рапорт мы отредактировали. Я отнесла его Родиону Палычу, тот «подмахнул» и отправил «наверх». Потом мы с Гришкой ещё выпили по чашке чаю, и я заторопилась домой: мама одна, её угнетает тишина в квартире. Алексей на дежурстве, он вообще поздно приходит теперь.
– Кстати, – спохватился Гришка, – чуть не забыл! Запиши телефон. Это мои друзья, у них мелкий подрос. Они дёшево продадут коляску и отдадут манеж, ванночку, два мешка детских вещей. Всё – импортное, там тёща челноком катается. Позвони, они ждут. А забирать я с Лёшкой поеду, один-то он всё это не дотащит.
Март выдался серый и хмурый.
Я маялась в пустой палате детской больницы. В палате было двадцать коек, и она предназначалась для молодых мам. Сейчас все разъехались. Только я осталась на ночь.
Перед сном ходила проведать маленького Лёшку в кувезе. Брала его на руки, переодевала, давала грудь. И, убедившись, что младенец уснул (а спал он много: гипоксия давала о себе знать), возвращалась в палату и валялась на своей кровати. Но спать не хотелось, поэтому я снова шла в бокс и сидела над колыбелькой сына. До утра.
Все мамаши, которые уезжали на ночь (кто к своим семейным обязанностям, к старшим детям, а кто – и на ночную дискотеку!), считали, что я – странная. Но как раз это меня не беспокоило.
Оправдались мои страхи: ребёнок практически задавил меня! И теперь непонятно, чего хочу я, а чего хочет он. В тот блаженный период, когда он ещё только должен был появиться на свет, со мной все носились, будто я хрустальная. Сейчас же меня звали: «Мама Лёши Громова». Вик больше не существовало, с нею было покончено.