— Палку на ночь, Дина Романовна? Не желаете? Я это
могу сделать даже лучше твоего мужа. Не веришь? — я вижу, как шевелятся его
губы, и не могу поверить, что он осмелился говорить такое жене своего босса.
Который может его уничтожить, стереть в пыль, размазать между пальцами в один
миг. — Подумай хорошенько, пока я добрый, — подступает он ко мне ещё ближе, и я
могу рассмотреть темноту и страх вонючей подворотни в его чёрных пустых глазах.
— А могу и два раза. И три. Сколько ты хочешь? — с издёвкой продолжает он, и я
понимаю, что он может всё. Надо срочно взять себя в руки. Только не показывать
ему своего страха.
И хотя мне кажется, что мои внутренности сейчас
перекручены тонким жгутом, я, стараясь не терять достоинства и спокойствия
отвечаю:
— Уверена, Иван, что Павлу Владимировичу не
понравилось бы, если бы он услышал, как вы общаетесь с его женой. Не знаю, что
именно вам даёт повод так разговаривать со мной, но я думаю, что вам лучше
всего уйти. Сейчас же, — произношу я, стараясь дышать животом. Как меня учили
на йоге. Шакалы боятся спокойствия и силы. Спокойствия и силы.
— Почти бывшей женой, — всё-таки отступает назад мой
бывший шофёр, и я практически слышу, как вертятся шестерёнки в его крошечном
мозгу рептилии, пытаясь взвесить все за и против.
За — и он набрасывается на меня прямо здесь и прямо
сейчас в надежде оторвать кусочек свежего тёплого мясца, на которое, я теперь
уверена, он все эти годы пускал свои слюни. И, возможно, теребил свой разбухший
от вожделения член, подслушивая или подсматривая в камеры наблюдения за своими
хозяевами. Против — и он уходит, оставив меня в покое, чтобы притаиться и
напасть в самый удобный момент, когда он будет уверен в том, что я уже не
принадлежу всесильному Павлу Шереметьеву. Когда лев уже наелся и оставил ему
доедать свои объедки. Я жду, скрестив на груди руки, и понимаю, что ещё пару
секунд, и этот ублюдок сможет увидеть проступающий через мою тонкую кожу ужас.
Но всё-таки власть сильного зверя всё ещё сильна, и он решает не рисковать.
— До встречи, Дина Романовна, — с кривой усмешкой
отступает он к двери, и, только когда звук его шагов затихает где-то внизу лестничного
пролёта за моей железной дверью, я сползаю на пол и начинаю беззвучно плакать
от пережитого страха и усталости.