– А что ты там пишешь? – спросила девочка.
– Ничего, – буркнул Кирилл и убрал дневник в сумку.
– А почитай мне своё «ничего», – не успокаивалась она.
Кирилл, не обратив внимания на ее слова, посмотрел на свои часы «Электроника»: они были настолько старые, что даже он с трудом понимал на них время, ему приходилось маневрировать часами в сторону источника света. При обычном освещении часы показывали только 88:88.
– А это у тебя часы, да? – тараторила маленькая девочка.
– Да! – ответил Кирилл.
– Ну и сколько же сейчас у тебя времени?
– Два часа, пятнадцать минут.
– Мммм… Понятно.… А это сколько?
Кирилл с надеждой в глазах посмотрел на Старую Сысыгму, но, как оказалось, напрасно:
– Из нас двоих только Вы, уважаемый юноша, можете ей это объяснить. Я часами не пользуюсь, да у меня их и не было никогда, и не нужны они мне вовсе. У меня есть дети, внуки и три жизни. Я счастлива. Никуда не тороплюсь и вам не советую. А на земле, молодой человек, ничего не бывает вечным, в том числе и время. Всё рано или поздно изменится, постареет и умрёт, – сказала старая женщина. – Хотите халвы?
Пытающийся вздремнуть Бармалей снял с глаз повязку для сна, с раздражением посмотрел на Гошу и сказал:
– Слушай, ты что, правда такой тупой? Ты про себя читать не можешь? Второй час я уже слышу от тебя эти невнятные заклинания. «У-г-ро-жа-я мет-талл-лич-еской тррр-у-бой». Ты что, специально это делаешь? Думаешь, тебя никто не слышит? С каждой минутой ты всё громче и громче читаешь вслух. Младенец, и тот внятней разговаривает, чем ты читаешь. Да хрен с тобой, если бы ты Есенина читал, цены бы тебе не было.
– Чего ты такой нервный, я же пока только учусь, – оправдывался Гоша.
– В саду детском надо было учиться, а не сейчас, когда уже вырос лоб здоровый, – зло процедил Бармалей. – Христа уже, между прочим, распяли в твоём возрасте, а ты десять строчек за час прочитать не можешь. Ты бы ещё указательным пальцем тыкал туда, где читаешь, чтоб не сбиться.
– А я тыкаю, и что в этом такого? Не всем же носить такие усы, как у тебя, – с обидой в голосе сказал Гоша. – Не надо всех равнять под одну гребёнку. Чё я, виноват, что ли, что я на нарах родился? А? Виноват, скажешь? – внезапно голос его стал злее и громче, – Да пока ты, баран, нежился там в своей бабской люльке, я уже знал, что такое выживать, понятно тебе это, дебил? Когда мне было, на хрен, Есенина твоего читать? Я всё детство тока и знал, блин, как башни пробивать, а если бы я не пробивал, то мне бы пробивали, и пробивали, между прочим. Мне семь раз башку зашивали, и мозги чуть ли не ложкой обратно засовывали, – Гоша взял Бармалея за грудки и приподнял его над полом. – Понятно тебе это, умник? Понятно или нет, я спрашиваю?