Я восстанавливаю дыхание, когда бессвязное бормотание, быстрый шёпот, похожий на молитву, доносится до моих ушей:
— Ведьма… вакханка… Суккуб…
А потом я слышу плач.
Сегодня мне девятнадцать лет.
Я только что похоронила мать.
За окном встаёт бледное ноябрьское солнце, и так начинается мой новый день, моя новая жизнь.
Жизнь без любви.
— Там ничего нет, — с одышкой говорит отчим, перестав, наконец, жалеть себя и хныкать. — Все деньги мы с твоей матерью истратили давным-давно… Когда ставили тебя на ноги!
Последнюю фразу он выплёвывает злобно и укоризненно. Его оплывшее лицо следит за мной не отрываясь. Тяжёлая голова, приделанная к туловищу короткой толстой шеей, по-совиному крутится из стороны в сторону, пока я поднимаюсь с колен и привожу в порядок одежду. Потом набираю ледяной воды из ржавого крана убогой, забившейся в угол кухни и жадно пью. Хожу по комнате, собирая пивные банки, разбросанные этим несчастным пьяницей, и складываю их у входа в тускло освещённую одинокой грязной лампочкой комнату.
Я могла бы раздеться догола. Так он станет совсем ручным, но потеряет способность ясно соображать, а мне нужен чёткий ответ. И я хочу получить его до рассвета, первые лучи которого уже вовсю сочатся сквозь незашторенные мутные окна.
— Катарина! — орёт отчим. — Что ты хочешь найти в этом грёбаном сейфе?!
Я сажусь на низкую протяжно скрипнувшую тахту, прямо напротив настороженных водянистых глаз-бусинок.
Когда-то эти глаза были похожи на человеческие. Когда-то бесформенное тело носило строгий деловой костюм и приятно пахло дорогим парфюмом. Когда-то этот ублюдок был другом моего отца и спал в одной постели с моей матерью…
Я развожу колени в стороны, неторопливо поглаживая шелковистую сливочно-белую кожу на внутренней стороне бёдер.
Отчим куксится. Черты лица сминаются, устремляясь к его центру под воздействием невидимой силы. Он безуспешно пытается сменить положение, но ему не удаётся даже отлепиться от стены и хотя бы протянуть ко мне руку.
Тем временем я добираюсь до края своих низких хлопковых трусиков. Убийственно медленно оттягиваю резинку, приоткрывая лобок, и самое начало половых губ, где нежный бугорок молодой плоти совсем недавно пульсировал сладким бесстыдным наслаждением.
Ничего больше.
Отчим с трудом размыкает поджатые губы, кончик пересохшего языка проходится по уголкам рта, дёргается голодным зверем и прячется обратно, в тёмном провале пасти беззубого бессильного хищника. Он отворачивает голову, отёкшие пальцы перебирают воздух.