- Что?! – Я почувствовал, что у меня
темнеет в глазах. – А ну повтори, гондон, что ты сказал?
- Что слышал, - глумливая улыбка
сошла с наглой морды Дита. – Что теперь скажешь, прощелыга,
безродная рвань?
Я не сказал ничего. Говорить уже не
мог – лютое бешенство требовало поставить обнаглевшую дрянь на
место. Кадет Дитрих не успел среагировать. Мой удар пришелся прямо
в нос сволочуги, ломая его. Поганая тварь только успела хрюкнуть от
боли – и получила второй удар, прямой левой, в подбородок.
Эх, как я оторвался! Берн, видимо,
приглашенный в эту кодлу специально в качестве танка, призванного
раздавить меня в случае чего, едва не попал мне в лицо своим
здоровенным кулаком, но я успел увернуться, и так врезал ему пяткой
по голеностопному суставу, что гнида завыла дурным голосом. Пока он
тряс парализованной ногой, я занялся Логаном. Сучонок, видя как я
обошелся с Дитом, бросился наутек, и рванул за ним через весь плац,
не обращая внимания на крики сбегавшихся со всех сторон людей.
Я его догнал. Толкнул руками в спину,
заставив с разбегу уткнуться рожей в крепко утрамбованную землю
плаца. А потом благословил его ногой по почкам. Раз, другой,
третий. От души благословил, от всего сердца. Чтобы неделю, падла,
кровью мочился. Такой же алой, как цветок, который они
опоганили.
- Получи, сука! – приговаривал я,
пиная оруженосца. – Получи! И еще получи!
Странно, но первое затмение прошло, и
мой мозг работал ясно и четко. Я видел, как Логан корчится и вопит
под моими ударами, и испытывал невероятное, неземноеоблегчение.
Чаша переполнилась, вся чернота, вся грязь, что копилась в душе
долго-долго, вырвалась на свободу. Я не просто бил стервеца – я
восстанавливал справедливость.
Потом меня схватили, оттащили от
Логана, начали крутить руки, но это было уже неважно. Я сделал то,
что должен был сделать. Я взял реванш за то унижение, которое
когда-то заставил меня испытать Костян Позорный. Не испугался, не
отступил, не стал искать компромисс. Просто поступил так, как
надо.
И последствия не имели для меня
никакого значения.
***
Доски помоста за моей спиной тяжело
заскрипели. Я не мог видеть, кто это. Когда у тебя голова и руки
закованы в колодки, особо не повертишься.
- Приказ его светлости старшего
комтура и коменданта крепости Паи-Ларран шевалье Америка де
Крамона! – громко и торжественно начал голос за моей спиной. – В
день великого праздника Майского воскресенья, когда всякий истинно
верующий обязан смирять свою гордыню и думать о благе ближних
своих, вольноопределяющий стрелок шестого эскадрона Эвальд Данилов
повел себя недостойно воина и служителя нашей святой Матери-Церкви.
Указанный стрелок жестоко и без всякой на то причины оскорбил
словом и действием кадета пятого эскадрона Дитриха Хоха, кадета
пятого эскадрона Родерика Берна и благородного сквайра Логана
Ходжкина, оруженосца достославного сэра Роберта де Квинси, причинив
ущерб их здравию и репутации. Тем самым стрелок Данилов нарушил
четыре пункта воинского устава, а именно: оскорбил собрата по
службе словами и действием, допустил сквернословие и
рукоприкладство, недостойное воителя Матери-Церкви, нарушил своими
действиями порядок и покой в цитадели и сорвал торжественную
службу, проходившую в момент учиненной им драки в часовне. За оные
проступки указанный стрелок заслуживает сурового порицания. Сим
своей властью приказываю: указанного стрелка Эвальда Данилова за
недисциплинированность, нарушение устава, дерзость и
рукоприкладство заковать в колодки на плацу крепости Паи-Ларран,
дабы все добрые люди могли видеть позор указанного стрелка.
Продержав наказанного в колодках четыре часа затем наказать его
битьем кнутом, дав ему десять ударов, чтобы нарушитель исповедал
все грехи свои и осознал свой позор и падение. После порки
указанного стрелка из колодок освободить. Писано в день Майского
воскресенья, года тысяча сто сорок девятого Четвертой эпохи.
Собственноручно подписано: шевалье Америк де Крамон. – Говоривший
сделал паузу. – Стрелок Эвальд, да будет милостива к вам
Матерь-Воительница! Палач, приступайте.