Для себя и родных дочерей мачеха денег не жалела — ткань, купленная для бальных платьев, была красивой и такой приятной на ощупь, что Золушка невольно залюбовалась атласными переливами, приложила ее к себе и, отдавшись гладкости и приятной прохладе, прикрыла глаза, представляя себя в новом прекрасном наряде. Память воскресила недавно прочитанное заклинание, рука, словно во сне, потянулась к самодельной палочке, спрятанной в кармане, и магия, спящая в веточке сирени, сломленной с куста, растущего на могиле матери, довершила задуманное.
Почувствовав легкую, искрящуюся волну, мурашками пробежавшую по телу, Золушка открыла глаза и ахнула, увидев отражение в зеркале — та, другая Золушка, была чудо как хороша в своем новом замечательном одеянии. Словно во сне девушка-отражение сняла платье, приложила к себе второй отрез ткани, и прекрасных платьев стало два.
Третий отрез, предназначенный для мачехиного платья, дополнил восхитительную коллекцию
— Это что такое? Ты что творишь, мерзавка?! — вопль мачехи, словно ушат ледяной воды, вернул Золушку в реальность. Она обернулась и застыла, увидев перекошенное злобой лицо. — Немедленно распори и сшей заново! Это моя одежда! И моих дочерей!
— Мне тоже надо, — переборов страх, негромко произнесла Золушка. — Я — дочь хозяина дома, — сказала она еще тише, пронзенная ненавидящим взглядом. — И я здесь хозяйка, — добавила уже шепотом.
— Хозяйка? Как бы не так! Иди на кухню хозяйничать, приживалка! Этот дом и все, что в нем есть, принадлежит мне! Не веришь — спроси у своего болвана-папочки! А теперь живо убери это безобразие, — мачеха дернула Золушку за подол, — и чтобы к утру все было готово!
Глядя, как она уходит, Золушка молча смотрела вслед, не в силах вымолвить ни слова. «Нет! — метались в голове мысли. — Этого не может быть! Папенька не мог так со мной поступить!»
Сняв платье, которое уже не вызывало былой радости, она повесила его на плечики, расправила завернувшийся волан, взяла в руки ножницы и… вернув их на место, окрыленная вспыхнувшей надеждой, бросилась прочь из комнаты. «Соврала, наверняка соврала! — думала Золушка, взбегая вверх по ступенькам. — Папенька ничего не переписывал! Вот он рассмеется, когда расскажу! А я-то, глупая, поверила!»
Папенька не рассмеялся. Даже взгляда не поднял от стола, заваленного бумагами.