Воцарилась тишина — только нищий громко чавкал, и кадык на его
немытой шее бегал туда-сюда, пропуская неразжеванные до конца
куски. Впрочем, тишина длилась меньше, чем хотелось бы нищему, —
изумленно охнула Алкмена, завизжали обе рабыни, а чернобородый
торговец с проклятиями извлек откуда-то увесистую палку и,
решительно переваливаясь на коротких ногах, двинулся к не
прекращавшему жевать воришке.
И не миновать бы наглецу хорошей трепки — поделом! — но тут
любитель чужой козлятины перестал работать челюстями, уронил в пыль
остатки мяса и схватился обеими руками за живот.
— Отравили! У-у-у… мираю!!! — вопль нищего взвился над базаром,
чуть ли не заглушив общий шум и гам.
— Притворяется, мерзавец, — хозяин украденного мяса занес палку
над катающимся по земле вором, но не опустил ее, а замер в
нерешительности.
Вопли быстро перешли в нечленораздельный вой; человек уже больше
не катался по земле, а лишь слабо дергался, вцепившись в
собственный живот; лицо несчастного покрылось бисеринками пота, на
губах выступила пена, хриплое дыхание с трудом вырывалось сквозь
стиснутые в судороге зубы.
Он уже не выл, не стонал, а так — слабо скулил.
До Алкмены внезапно дошло, КТО мог бы оказаться на месте нищего,
не съешь он эту злополучную козлятину, — и Алкмену, несмотря на
полуденную жару, пробрал холод.
А до толстого продавца дошло, ЧЬИМ мясом отравился нищий, — и
толстяк поспешил исчезнуть, причем проделал это столь виртуозно,
что незадачливому воришке следовало бы поучиться у него этому
искусству.
— Лекаря! — словно очнувшись, крикнула Алкмена.
— Лекаря! — следом за ней заголосили рабыни.
— Лекаря! — нестройно подхватила толпа.
Вскоре к месту происшествия действительно протолкался лекарь —
сухонький, седенький старичок, напоминающий осенний одуванчик, если
его для смеху нарядить в длиннополый гиматий и новенькие красные
сандалии, явно только что купленные здесь же, на базаре.
При виде будущего пациента лекарь брезгливо скривился, но тем не
менее склонился над отравленным, пощупал тонкое запястье, приложил
ухо к груди, потом — руку ко лбу; поморщившись, принюхался к запаху
изо рта.
— Плохо, — глубокомысленно заключил он.
— Выживет? — вырвалось у Алкмены.
Лекарь строго посмотрел на нее.
— Может, выживет, — сообщил он, потом подумал и добавил: — А
может, и не выживет. Это еще у богов на коленях…