— Свершилось? — нетерпеливо спросили снизу, из темноты.
— Да, — коротко отозвалась Галинтиада и резко, тоном приказа,
так не похожим на ее предыдущую манеру речи, добавила:
— Начинайте! У нас мало времени…
Ударил кремень, полетели искры, через некоторое время в углу
загорелся небольшой очаг, огонь его с трудом раздвинул мрак в
стороны, высветив земляные стены, огромный камень, кое-как
обтесанный в традиционной форме жертвенника, — и двух людей у этого
камня.
Один из них спешно разворачивал какой-то сверток, очень похожий
на тот, который держала радостная Навсикая.
— Скорее! — бросила ему спустившаяся Галинтиада.
Человек молча кивнул, и вскоре на алтаре лежал голенький ребенок
— девочка, живая, но не издававшая ни звука, будто опоенная сонным
настоем. Галинтиада склонилась над ней и ласково улыбнулась улыбкой
матери, нагнувшейся над колыбелью. Ее сверкающие глазки не
отрывались от ребенка, высохшие руки суетливо рылись в лохмотьях
одежды, словно дочь Пройта страдала чесоткой, — и почти
неразличимые люди позади карлицы начали слабо раскачиваться из
стороны в сторону, мыча что-то невнятное, что с одинаковым успехом
могло сойти и за колыбельную, и за сдавленный вой.
— Слышу! — вырвалось у одного, того, который распеленал девочку.
— Слышу Тартар… слышу, отцы мои!.. Слышу…
Галинтиада даже не обернулась.
— Сын у Алкмены родился по воле великого Зевса! — забормотала
она, приплясывая на месте. — Сын богоравный, могучий, какой до сих
пор не рождался!.. Жертву прими, Избавитель, младенец, Герой
Безымянный, — жертву прими, но уже не по воле Зевеса, а тех, кто
древней Громовержца… жертвуем искренне новорожденному…
— Слышу Тартар! — подвывали сзади уже оба помощника. — Слышим,
отцы наши… о-о-о… недолго уже… недолго!..
Правая рука Галинтиады резко вывернулась из лохмотьев, сжимая в
кулаке кремневый нож с выщербленным лезвием; почти без замаха она
вонзила нож в живот даже не вскрикнувшей девочки и косо повела
лезвие вверх, со слабым хрустом вспарывая грудь. Левую руку дочь
Пройта, не глядя, протянула в сторону — и один из помощников, не
промедлив ни мгновения, вложил в нее дымящуюся головню из
очага.
Нож снова поднялся вверх, с его лезвия сорвалась капля крови —
и, зашипев, упала на подставленную головню. Противоестественная
судорога выгнула тело Галинтиады, она зажмурилась и запрокинула
голову, вжимая острый птичий затылок в плечи.