Время шло. Из реанимации Лира перевели в обычную палату. Здесь он
пролежал полгода. И то только потому, что был не простым гражданином, а
«человеком с именем». Но после все равно пришлось что-то решать. В хосписы
брали только раковых больных на последней стадии. На частную клинику денег Лир
так и не заработал. А государственных, в которых могли бы годами ухаживать за
парализованным от шеи лежачим больным, как выяснилось, просто не существовало.
Человек, не способный работать и платить налоги, для родины, по сути, умирал.
Лир через тренера продал ненужную теперь машину, дачу и недавно
отстроенный дом на Волге. Квартиру в центре, неожиданно доставшуюся от одинокой
дальней родственницы несколько лет назад, поменял на малогабаритку на самой
окраине и на первом этаже — для дешевизны и удобства транспортировки его неподвижного тела.
Полученную сумму — опять-таки через тренера — пристроил в банк под проценты и в отчаянии
призадумался: на сколько их хватит, даже если не грянет очередной дефолт?
Конечно, помогла Федерация, которая обязалась выплачивать ему какие-то деньги в
дополнение к пенсии по инвалидности, скинулись товарищи-спортсмены, но… Но!
Одно сплошное «но»…
Когда больница окончательно отказалась и дальше занимать его «живым трупом»
столь нужное стране койко-место, Лира перевезли в его новые хоромы. Здесь уже
ждала заблаговременно нанятая сиделка. Она суетилась, заискивающе поглядывая на
тренера Лира, который ее, как видно, и нанимал, ненужно поправляла постельное
белье и безостановочно говорила о чем-то — Лир даже не вслушивался.
В новой квартире все было непривычно — запахи, звуки, даже то, что сюда никогда не
приходило солнце. Его загораживали плотные кусты, бесконтрольно разросшиеся
возле дома. В первую ночь Лир долго не мог заснуть. Из кухни, которую
приспособили под место жительства сиделки, раздавался негромкий, но какой-то
невероятно раздражающий храп. Где-то в отдалении, столь доступном из-за тонких
стен, плакал ребенок. Под окнами клялись в обоюдном уважении два алкаша. Спать
было решительно невозможно. Но потом он привык… И его вновь стали посещать сны…
В первое время Лир им в какой-то степени даже был рад. Как это ни
постыдно признавать, но понимание, что кому-то может быть хуже, чем ему самому,
приносило… облегчение. Но если поначалу человек из кошмарных снов — пресветлый дор Бьюрефельт — казался Лиру кем-то чужим, словно он кино
смотрел, то потом, все больше погружаясь в мир сна, все больше сочувствуя
пленнику, Лир сильнее и сильнее привязывался душой к несчастному, который
переносил муки так достойно.