В первый раз после такого вот сна Лир подумал: какая чушь! Голозадые палачи!
Приснится же! А потом вдруг как-то сразу понял: так и надо. Одежду запачкает
кровь, а если без сапог, то можно, например, обжечься, наступив на упавший из
жаровни раскаленный прут или просто на выскочивший оттуда уголек. Знание это было
таким обыденным и при этом таким… атмосферным, что Лиру стало как-то особенно
не по себе.
А самое главное, своим увечным спинным мозгом и задницей в свеженьких
пролежнях он прекрасно чувствовал: то, что он видел, не было снами в чистом
виде. Это было погружение. Причем, если поначалу он бултыхался где-то у самой
поверхности и очень быстро выскакивал из сна с криком, хватая воздух раскрытым
ртом, словно на самом деле тонул, то теперь Лир во время своих кошмаров уходил
все глубже, становясь уже не только зрителем, но почти участником.
Раз за разом он видел, как плеть со свистом врезается в спину дора
Бьюрефельта, разрывая мясо до кости, и его собственная спина отзывалась на это
спазмами. Слышал, как пленный кричит от боли, когда его растягивают над жаровней
с углями, или задыхается во время пытки водой — и не просто мучился от отвращения, но сам
горел, как в огне, и хватал воздух ртом, испытывая удушье...
Ну а днем, когда сны уходили, наваливалась реальность...
Родственников, которые могли бы приходить в больничку с кульками
апельсинов, у Лира не было. Со своей любовницей он расстался незадолго до тех
злосчастных соревнований. И расстался нехорошо, поймав ее в постели с каким-то
хлыщом. Убегая от Лирова гнева, он так потешно напялил на себя задом наперед
шелковые трусы из дорогого бутика, что Лир невольно захохотал: намек в виде
гульфика на заднице этого паразита был слишком красноречивым.
А вот потом… Вспоминать об этом совершенно не хотелось. Да и, вспоминай
не вспоминай, итог один: его любимая, женщина, которая еще недавно заверяла
Лира в своих огромных чувствах, в палате интенсивной терапии так и не
появилась… Друзья из команды и тренер навещали, но редко. У них был режим и
тренировки, забиравшие все время. А кроме них — сборы и соревнования, на которые
приходилось уезжать из города, а то и из страны на целые месяцы. Лир на них не
обижался… Он им завидовал. Как же он им завидовал! До черноты в глазах и
зубовного скрежета. Так, что каждый их приход был для него не столько даром,
сколько проклятием. И они, похоже, чувствовали это.