Наша всё ещё
многочисленная компания перебирается из нарядного зала для торжественных
приёмов со сценой в более камерную клубную комнату с пылающим камином, которая
осталась здесь ещё с дворянских собраний. Наверняка здесь так же как и сегодня,
больше ста лет назад, сливки общества вкушали свой послеобеденный коньяк и
бренди, попыхивали сигарами и вновь вошедшими в моду трубками, их щеголеватые
хипстерские бородки и закрученные вверх усы так же лоснились помадкой в свете
огня, и такие же прелестные мулаточки обносили их напитками и лёгкими
закусками. Нас осталось, наверное, двадцать человек в комнате – достойных войти
в этот круг избранных, допущенных к самым дорогим телам и душам нашей элиты, и
мы расслабленно беседуем ни о чём, наслаждаясь этим редким моментом
умиротворения, когда мы можем перестать ненадолго рвать зубами и ненавидеть друг
друга за спиной с нашей обычной страстностью. Прямо лубочная лаковая картинка
из рождественского альманаха.
– Кстати, друзья,
как-никак, Рождество! – вдруг вспоминает о сегодняшней дате хозяин нашего
праздника.
– И действительно! –
восклицает удивлённый Карен, словно мы сейчас сидим в шезлонгах на пляже, а не
в заваленной вьюгой Москве.
– С Рождеством,
господа, с Рождеством, друзья! – подхватывает хор нестройных расслабленных
голосов, и мы, исполненные неги и истинного духа Рождества, чокаемся своими
бокалами.
За окном всё так же
продолжает падать снег, укутывая весь мир в белоснежный чистый саван, и даже
мне, старому цинику, где-то в глубине души хочется верить, что этот год мне
даст новый шанс на новую чистую жизнь, незапятнанную низменными желаниями,
очаровательными пороками, грязными похотливыми мыслями и новыми скелетами,
населяющими мой персональный шкаф. Я искренне хочу верить, что это Рождество –
это новый чистый лист бумаги, на котором я смогу заново набело написать всю
свою историю жизни, без грязи и помарок.
Но тут ко мне нагибается,
предлагая долить в бокал Курвуазье, совершенно шоколадная девочка, и я
засматриваюсь на её полные влажные губки, вспоминая дурацкую теорию о том, что
губы на лице повторяют форму губ между ножек. Тогда у этой девчонки внизу её
выпуклого африканского животика должен притаиться переспелый пухлый
пульсирующий плод с нежно-розовой мякотью на разломе. И этот плод даже не надо
надрезать: такой он рыхлый и податливый, треснувший от своей губчатой сущности,
в которую так хочется погрузить свой пересохший язык усталому путнику, чтобы
напиться из него солоноватой живительной влаги, а потом разодрать его на две
половинки длинными пальцами, погружаясь в него губами, носом, всем лицом, чтобы
выесть его до самой мокрой корочки.