-- Бывает,-- уклонился
от прямого ответа сиятельный фарр-ла-Кабир.-- Всякое бывает. Вот и
в Дурбане тоже было... Бывает -- это когда раньше, причем так
давно, что и не вспомнить; а было -- это когда почти сейчас,
сегодня или в крайнем случае вчера...
И не договорил.
-- На Посвящение
приходи,-- добавил он уже от дверей.-- Ты расскажешь, мы
расскажем... глядишь, и время веселей пройдет.
Оставшись один, я
представил себе Щербатого Килича, затем подумал, каково это --
теплое и тусклое лезвие -- и до утра меня мучили кошмары.
Мне снились
испорченные Придатки. Я чувствовал приторно-пьяный запах красного
вина, хлещущего из разрубленной плоти.
Придаток Чэн всю ночь
просидел над кувшином, и я не гнал его из зала.
4
Утром, в середине
четвертой стражи я отправил Заррахида с поручением узнать точное
время Посвящения у Абу-Салимов -- вчера я так и не удосужился
спросить об этом у Шешеза -- и заодно послушать свежие городские
сплетни. Заррахид был не самым лучшим сборщиком слухов, но зато мой
эсток умел мгновенно отсеивать шелуху болтовни от редких зерен
истины -- что сейчас волновало меня в первую очередь.
Я надеялся выловить в
мутной реке легкомыслия форель смысла, как говаривал иногда
Трехзубый Кра, любивший в часы досуга бить верткую серебристую рыбу
в брызжущих пеной горных потоках Айера и Бек-Нэша на северо-востоке
от Кабира.
Цветистость слога была
нынче в моде. Заразная, однако, штука... Я с сожалением отмечал,
что даже в Беседах коротким и ясным выпадам или ударам без замаха
предпочитались длинные "фразы" с множеством уверток и
двусмысленностей. Увы, столичные нравы оставляли желать
лучшего...
Не прошло и полторы
стражи, как эсток вернулся и доложил, одобрительно похлопывая
взмокшего Придатка эфесом по бедру, что в Кабире ничего не говорят.
То есть не то чтобы совсем ничего, и не то чтобы все Блистающие
столицы спрятали клинок болтливости в ножны осторожности -- я
мысленно проклял Трехзубого Кра с его манерой изъясняться -- и так
далее, и тому подобное, и еще много слов было произнесено эстоком в
том же духе.
Когда я наконец понял
причину многоречивости обычно молчаливого Заррахида, то еле сумел
не расхохотаться.