Как кукла на турнире,
машинально подумал я. Как кожаная кукла, набитая всяким хламом
вперемешку с бронзовыми отливками, когда Шешез Абу-Салим или тот же
эспадон Гвениль демонстрирует перед трибунами чистоту рубки, а
ценители славного удара уже готовы завизжать, восторженно вырываясь
из ножен и вспыхивая под лучами полуденного солнца.
Только кукла никогда
не лежит вот так -- жалко и неестественно подвернув голову и далеко
откинув бессильную руку, словно и после смерти пытаясь дотянуться
до рукояти несчастного Шамшера, превратившегося в две такие же
мертвые половинки некогда живого Блистающего.
Они лежали совершенно
одинаково -- Блистающий и его Придаток -- разве что над последним с
жужжанием вился рой жирных зеленоватых мух. И, откатившись в
сторону, прижался к глинобитному забору одинокий бронзовый шарик с
гарды убитого Шамшера.
-- Прошу прощения! --
послышалось рядом со мной.
Я посторонился, и трое
Блистающих из рода тяжелых копий Чиань, чей мощный и широкий
наконечник уравновешивался утолщением на другом конце древка,
поравнялись со мной и приблизились к трупу. Там двое из них легли
на землю, прямо в засохшую кровь, а их Придатки постелили сверху
свои плащи, закрепив их поясами, и уложили тело испорченного
Придатка на эти импровизированные носилки.
Третий перебрался
своему Придатку на спину, и тот бережно поднял обеими руками
погибшую саблю. И мне почему-то стало стыдно, что я не знаю имени
убитого, что я никогда не встречался с ним ни в Беседах, ни на
турнирах, и теперь уже никогда не встречусь.
Никогда. Это слово
было тяжелее удара Гвениля и неумолимее выпада Заррахида. Или
моего.
Никогда.
...Так они и удалились
-- три прямых копья Чиань -- унося сломанного Блистающего и
разрубленного Придатка, унося по пустынной улице кровавый ужас,
пришедший в Кабир; и те из зевак-Блистающих, кто был в ножнах или в
чехлах, обнажились в молчании, салютуя уходящим и думая каждый о
своем.
А я думал о том, что
невозможное иногда приходит к тебе и говорит, улыбаясь:
"Здравствуй! Помнишь меня?.."
-- Здравствуй! Помнишь
меня? -- раздалось за спиной, и я вздрогнул и заставил Придатка
Чэна обернуться.
Харзиец по-прежнему
обвивал талию своего кривоногого Придатка, только сейчас не
высилась рядом сумрачная громада угловой башни Аль-Кутуна, и
подавленные Блистающие расходились кто куда, унося в душах частицу
общей боли и смятения.