– Считай, что я тоже обиделся, – сказал я. – Три дежурства –
мало. Гром ему... В это время года – гроза?
– Ну, ты у нас экстремист, ты бы его вообще расстрелял… Учти, он
еще извиняться к тебе придет. Парень он хороший, переживает.
Успокой его, ладно?
– Посмотрим…
– Понимаю. – Веня сочувственно покивал. – Ты, конечно, решил,
что все о тебе забыли?
– А разве не так?
– Не так.
– А как? Кто тревогу-то поднял?
– Я.
– Ну вот видишь. Значит, все, кроме тебя. Да и ты не слишком
торопился… Ладно, ладно, не оправдывайся, проехали. Что еще
новенького?
– Восемьдесят пять и две, – сказал Веня.
– Если это моя температура в градусах Цельсия, то странно, что я
еще не мумифицировался, – кое-как сострил я. – Заметно усох?
– Восемьдесят пять пиявок с тебя сняли, – пояснил Веня. – Среди
них два новых вида – по одному экземпляру. Одна гигантская, вот
такая вот. – Веня растопырил пальцы. – Вторая – красная с
продольными черными полосками…
– Тьфу, мерзость, – скривился я. – Зачем ты мне это
рассказал?
– Я думал, тебе будет интересно, – кротко ответствовал Веня. –
Похоже, ты залез в самый пиявковый питомник да там и отключился.
Литр крови потерял, не меньше. Они все толстые были, когда
отваливались…
– Замолчи, будь любезен. – Меня замутило, зато я понял, почему
так ослабел, что даже не попытался доплыть до берега леса-водоема.
У всякой непрухи есть причина.
– С обоих новых экземпляров я взял образцы покровных тканей и
отсеквенировал их, – как ни в чем не бывало продолжал Веня. –
Большая черная – довольно типичный вид, ничем особым, кроме
размеров, не интересна. А вот полосатая – это нечто! – Глаза Вени
сверкнули, он дернул себя за эспаньолку, и я только сейчас
догадался: все это время Веня тщательно маскировал свое торжество.
– Это то, что может оправдать в глазах большой науки всю нашу
экспедицию. Там такой геном… Это совсем-совсем иное, понимаешь?
– Нет.
– Куда тебе. Мне самому еще разбираться и разбираться. Но там –
это уже точно! – наследственный код, записанный на молекуле,
свернутой не двойной, а тройной спиралью! В точности по Лайнусу
Полингу! – Веня сам не заметил, как перешел почти на крик. Он
ликовал. Ему хотелось скакать и вопить. – Это тебе как?!.
Как, как, подумал я. Да никак. Если бы он спросил меня, чем жила
отличается от дайки, ретинит от риденита и автометаморфизм от
аллометаморфизма, я оказался бы в своей стихии, а геномом пиявки
пусть интересуются те, у кого мозги устроены иначе. По мне, лучше
бы уж не было на свете ни уникального генома, ни самих пиявок.