[2] Пряник – первоходок, впервые
попавший за решетку (уголовный жаргон).
Июль 1941 г.
Третий Рейх
Берлин
Один из закрытых
институтов «Аненербе»
В очередной раз я пришел в себя уже не в темном деревянном ящике
с просверленными в стенках отверстиями, а в нормальной кровати.
Самочувствие мое было до странного приемлемым, если не учитывать
разливающуюся по телу предательскую слабость. Отбитые ребра больше
не болели, не ныли ушибленные лоб и челюсть. Ну, не могло же оно
просто так за один день пройти? Или не за один? – В мою голову
закрались нехорошие подозрения. Сколько же я был в отключке, если у
меня ничего не болит? Вот только слабость такая, что едва голову от
подушки могу оторвать.
Я зацепил пальцами подрагивающей от слабости правой руки (в
левой же руке торчала игла допотопной капельницы с резиновым
шлангом) чистейшую и белоснежную простынку, которой был накрыт, и
откинул её в сторону. С трудом приподнял голову и оглядел свое
голое и немощное тело (вернее, тело профессора Трефилова, сейчас я
это уже отлично разглядел и больше не сомневался), на котором не
было ни синячка, ни царапины! Что, в принципе, невозможно, если
исходить из тех болевых ощущений, которые я испытывал, пока не
потерял сознание. Вернее, покуда меня не траванули хлороформом.
Либо у похитивших Трефилова фрицев есть чудо-лекарство, либо, что
более вероятно, я провалялся без памяти куда дольше нескольких
дней.
Интересно, а Бажен Вячеславович на самом деле был таким худым,
что ребра реально выпирали из-под кожи, грозясь её проткнуть? Или
это уже «при мне» он так умудрился схуднуть? Вопросы-вопросы, и
никаких ответов… Я прикоснулся рукой к голове в поисках той самой
огромной шишки, о которой тоже прекрасно помнил, но её не оказалось
на искомом месте. Сдулась полностью, даже никаких ощущений не
осталось. Черт! Похоже, я был без сознания слишком долго. Память
профессора-биолога, которую я получил в наследство вместе с его
телом, услужливо подсказала, что синяки обычно полностью сходят не
менее, чем за семь-десять дней. Значит, я, как минимум, неделю
здесь валяюсь… Если не дольше…
Я продолжающей треморить рукой натянул прохладную простынку
обратно на изможденное тело, не дело это – причиндалами светить,
ведь под простыней я лежал абсолютно голым, и вновь бессильно
уронил голову на подушку. Эти, в общем-то, нехитрые телодвижения
отняли у меня все силы. Несколько минут я бездумно пялился в
обычный побеленный потолок обычной больничной палаты. Почему
больничной? А тут все просто – в воздухе висел стойкий аромат
лекарственных и дезинфицирующих препаратов, которых ни с чем не
перепутать. Ну, тот, кто хоть раз попадал на больничную койку, с
легкостью меня поймут. В палате я находился в полном одиночестве.
Никаких коек здесь больше не было. Только моя металлическая
допотопная кровать со слегка скрипучей панцирной сеткой. Возле
кровати – стандартная такая деревянная тумбочка, выкрашенная белой
краской, и белый стул. Все – больше ничего в поле моего зрения не
попадало.