Единственное окно, сквозь которое в мою небольшую палату попал
солнечный свет, была забрано толстой металлической решеткой.
Значит, я все-таки нахожусь под надзором, как прожженный арестант.
Если фрицам удалась их афера с вывозом меня из Советского Союза,
значит, я сейчас должен находиться в Третьем Рейхе. И, видимо,
что-то у них пошло не так, раз я сейчас в таком состоянии – ни
петь, ни рисовать. Сколько же я здесь валяюсь?
Деревянные фрамуги окна, так же, как и все вокруг, окрашенные
белой, но уже слегка облупившейся краской, были настежь распахнуты,
и в палату задувал теплый приятный ветерок, хоть немного
разбавляющий неприятный «больничный дух». Не знаю, как у вас, а у
меня, с самого детства, больница всегда ассоциировалась со
специфическим запахом. Если вы бывали просто в больнице, то вам
непременно должен быть знаком запах формалина, этот особый
«больничный» аромат, который мало кому нравится, а запах
формальдегида очень похож на него. Этот специфическое больничное
«благоухание» психологически подавляет и вселяет мысли о бренности
жизни даже у абсолютно здорового человека. На самом же деле так
пахнет обыкновенный фенол – «карболовая кислота», в простонародье –
«карболка». Сильный антисептик, которым с давних пор дезинфицируют
медицинские учреждения. После обработки карболкой микробы в таких
местах не живут.
Если на улице тепло – стало быть, на дворе конец мая, или уже
лето. Было бы куда хуже, если бы за окном хлопьями валил снег. От
этих мыслей я невольно улыбнулся – несколько дней беспамятства
можно спокойно пережить. Во входной двери неожиданно щелкнул замок
(ага, меня все-таки держат в запертой палате, и решетки на окнах,
отнюдь, не элемент интерьера), и в палату неспешно вошла худая,
словно оглобля, медсестра в белом переднике с красным крестом и
накрахмаленном чепце на голове. Перед собой она толкала
металлическую тележку, заставленную хромированными медицинскими
инструментами и стеклянными ампулами с лекарством.
- Oh mein Gott! Er kam zur Besinnung![1] – по-немецки возопила
медсестричка, заметив, что я, наконец, перестал изображать собой
бессловесный овощ. – Herr Horst! Herr Professor! Er ist aus dem
Koma aufgewacht![2]
«Опять чертов Хорст! – мысленно выругался я, заслышав немецкую
речь. - Гребаные фрицы! Меня все-таки притащили в Рейх!»