– Судите сами, – тихо проговорил
шеф-инспектор и вытащил сложенный вчетверо листок. – Образчик
революционного творчества. Ознакомьтесь.
Марго развернула листок. Ее брови
прыгнули, едва она прочла первые строки:
«Никаких забот не зная,
открестившись от
проблем,
трон Ротбурга занимает
старый кайзер Эттинген…»
Стихи отпечатаны на хорошей пишущей
машинке. Бумага плотная, не из дешевых. Слог – ядовитый, но легкий.
Взгляд сам скользил по строчкам:
«Спуску не давал ни
разу,
нрав крутой и грозный
вид,
только издает указы
так, как Дьюла говорит!
У императрицы вовсе
поважнее есть дела:
неимущим выдать просит
то, что собрала казна.
В милосердие играя,
от реальности бежит,
потому и знать не знает,
что там Дьюла говорит!
На кронпринца рад бы
ныне
понадеяться народ:
он бы Дьюлу взял за
вымя,
только папа не дает.
Так без трона, без
короны
в рюмку полную глядит,
только пишет фельетоны:
"Дьюла глупость
говорит!"
Это, братцы, вам задача,
нерешенная пока:
как бы жизнь
переиначить,
и прогнать бы дурака?
В жилах старого Авьена
революция кипит,
скоро грянут перемены.
И народ заговорит!»
У Марго пересохло во рту. Листок
затрясся, и буквы – черные букашки – посыпались под ноги. Или
только тени играли со зрением злую шутку?
Она глубоко вздохнула и подняла
глаза. В свете ламп лицо шеф-инспектора Вебера отливало в
зелень.
– Вижу, вам понравилось, – сухо
произнес он. – Это нашли в кармане вашего младшего брата.
– Не… – слабо простонала она,
необдуманно комкая листок.
– Верните, это улика, – Вебер
аккуратно выдернул бумагу из ослабевших пальцев, Марго не
сопротивлялась. В ушах нарастал шумящий звон, и за плечом
шеф-инспектора – где-то в глубине коридора, выныривая из полумрака,
– подмигивал покойный барон фон Штейгер.
«От осинки не родятся апельсинки, –
глубокомысленно изрекал он. – В семье чужестранца и вольнодумца
немудрено вырасти изменником!»
– Нет-нет, – сказала Марго и качнула
головой, так что шляпка снова съехала на бок и повисла на шпильках.
– Этого не может быть! Родион не способен…
Она замолчала, некстати вспомнив
похвальбу брата:
«Рита, удивись! Меня приняли в
редакцию студенческой газеты! Теперь я смогу публиковать не только
лирические стишки!»
Она закрыла глаза. Гул в ушах
нарастал, в них пульсировал отголосок издевательского смеха фон
Штейгера и повторялись последние строки: «… революция… кипит
революция!»