– Стихи – не единственное, что
конфисковали у Родиона, – послышался голос Вебера. – Но те
либеральные статейки, по крайней мере, не оскорбляют облик монарха,
его семьи и приближенных. Не говоря уже о едком высмеивании
Спасителя.
– Это писал не он, – простонала
Марго, комкая перчатки. – Родион не мог! Он послушный домашний
мальчик…
– Который, однако, арестован в
компании шлюх, – Вебер остановился. – Мы пришли.
Домашний мальчик сидел на топчане,
уронив голову на руки. Решетчатая тень косо падала на его взмокший
лоб. Костюм помят, рукав порван. На щеке – свежая ссадина.
– Родион…
Негромко, шепотом, почти не разлепляя
губ. Мальчишка услышал: подскочил, точно его кольнули иглой,
затравленный взгляд заметался по камере, остановился на
решетке.
– Ты пришла!
Марго приникла к решетке, стиснула
железные прутья, как, наверное, хотела стиснуть худенькие плечи
Родиона. Он стоял, не смея подойти, и весь трясся не то от озноба,
не то от волнения.
– Я понимаю, вам нужно поговорить, –
произнес за плечом шеф-инспектор. – Вы друг мне, Маргарита, и
потому я не буду мешать. Только скажите: вас нужно обыскивать?
– Нет, – хрипло выдавила она, в тоске
оглядываясь на Вебера. – Отто, добрый мой, хороший, верьте! Я
грешница и порой веду себя не так, как подобает дворянке и
приличной фрау! Но перед вами и Богом я честна!
Вебер накрыл ее ладонь своею,
погладил холодные пальцы, отпустил.
– Не будем поминать всуе, –
поморщился он. – У вас пять минут.
И отступил в тень.
Марго выдохнула. Сердце колотилось
болезненно и гулко. Родион подошел на негнущихся ногах, сказал
по-славийски:
– Прости…
– Это правда? – спросила она на
родном языке, заглядывая в его белое лицо. – То, в чем тебя
обвиняют?
Родион упрямо молчал. Челка свисала
на глаза – давно следовало постричь, только мальчишка не давался и
все откладывал на потом, теперь-то обреют наголо, закроют до суда,
сошлют на рудники или в шахты, и хорошо – не казнят.
Что же ты наделал, Родион?!
Наверное, сказала это вслух:
мальчишка засопел, раздувая ноздри, но не плакал.
– Меня осудят, Рита?
– Если ты признаешь вину. Но ты ведь
не признаешь?
Он снова промолчал. Упрямец, весь в
отца. Да и Марго – того же поля ягода.
– Мне показали эти скверные стишки, –
продолжила она, заглядывая в лицо брата и отчаянно пытаясь отыскать
там зацепку. – Написано, соглашусь, талантливо. Но это писал не
ты.