Генрих прикрыл глаза и щелкнул
пальцами.
Искра привычно и остро пронзила
ладонь. Пламя вспыхнуло и осталось дрожать на кончике ногтя.
Бражник сорвался с рамы.
– А-а!
Марцелла отскочила, вжимаясь голыми
лопатками в стену.
– Acherontia Atropos, – рассеянно
произнес Генрих. – Семейство бражников. В народе зовется «мертвая
голова». Не бойся, он прилетел на огонь.
Генрих прикурил, и рот наполнился
горьковатым дымом. С кровати было хорошо различимо крупное тельце и
узор, действительно напоминающий череп.
Бражник бестолково кружил под
потолком, издавая взволнованный писк. Люди до сих пор воображали,
будто Acherontia Atropos приносят несчастье и насылают эпидемии,
вроде той, что несколько веков назад едва не уничтожила Авьен.
– Сгинь!
С визгливым воплем Марцелла сорвала с
кресла подушку, расшитую ядовито-красными цветами, и метко швырнула
в бабочку.
– Умри! Умри! Умри! – повторяла,
методично молотя по стенам и полу. Потом, вся дрожа, уронила
подушку и отступила. По шее катились крупные капли пота.
– Надеюсь, в твоей коллекции есть
такой экземпляр? – виновато спросила она.
Полногрудая, бесстыдно голая,
встрепанная и раскрасневшаяся, Марцелла была ослепительно хороша.
Генрих почувствовал вновь разгорающееся возбуждение и стряхнул с
пальца тлеющий огонек.
– Все хорошо, – безжизненно сказал
он. – Иди сюда, дорогая. У нас полчаса.
Губы Марцеллы раздвинулись, показав
чисто-белые зубки. Недвусмысленно качнув бедрами, она медленно
приблизилась к любовнику и опустилась перед ним на колени.
– Что пожелает Спаситель теперь? –
мурлыкнула, мягко оглаживая его бедра.
Генрих желал бы дотронуться до ее
кожи – податливой, мягкой, прозрачно-белой, как крылья мотыльков.
Но касаться ни в коем случае нельзя. Не ему. Никого. Никогда.
«Нельзя, нельзя», – пульсировал в
голове далекий отголосок учителя Гюнтера, который стегал розгой
каждый раз, когда Генрих пытался стянуть перчатки.
Боже, пожалуйста, еще пару
бокалов!
Он выдохнул дым через ноздри – две
серые длинные струйки, – процедил:
– Как обычно, Марци.
И завел руки за голову.
Особняк барона фон Штейгер,
Турмштрассе
Ночь стыдливо прячет добродетели, но
бесстыдно обнажает пороки.
Так любил говаривать старый барон, а
уж он знал в этом толк: мезальянс вызвал осуждение в обществе, но
оказался выгодным для обеих сторон. Новоиспеченная фрау фон
Штейгер, в девичестве Зорева, получила полную оплату долгов ее
покойного отца, а барон – невинную красавицу в свою постель.