В горле сразу пересохло. Генрих
провел языком по губам и сипло выговорил, проглатывая окончания и
торопясь высказать наболевшее раньше, чем императрица снова
оттолкнет его:
– Останьтесь на мою свадьбу. И
позвольте хотя бы иногда обнимать вас…
– И только? – императрица приподняла
бровь.
– И только, – эхом ответил
Генрих.
Павлиний глаз порхнул над его
плечом.
Глупые бабочки тянутся к свету, не
понимая, что свет может и убивать.
– Хорошо, – наконец, сказала Мария
Стефания. – Обещаю.
Солнечные блики рассыпались по ее
диадеме. Генрих счастливо вздохнул и уткнулся носом в материнское
плечо.
Наверное, любовь тоже может убивать.
Неразделенная, без оглядки, тлеющая в сердце с самого детства и не
находящая выхода.
– Ну, хватит, хватит, – заговорила
императрица, отстраняясь от Генриха и пряча виляющий взгляд. – Я не
люблю этого… Ох, да ты совсем одичал! – она нервно засмеялась и
поправила прическу. – Мой милый, ради тебя я вытерплю этот душный и
шумный Авьен, с его невыносимой помпезностью и фабричным дымом. Ты
доволен?
– Да, матушка, – ответил Генрих.
Радость пульсировала в височной жилке. – А я ради вас готов
вытерпеть еще один ошейник.
Обеими руками он взял ладонь
императрицы и, наконец, коснулся губами. Мария Стефания испустила
долгий вздох.
– Мне жаль, – с искренним сожалением
сказала она. – Я бы хотела для тебя лучшей судьбы, мой Генрих.
– Наши желания ничего не значат, –
ответил он. – Мы все в плену у своего рожденья. И убиваем себя во
имя других.
Отстранившись от матушки, он вытянул
руку ладонью вверх: на нее, точно привлекаемая невидимой силой,
опустилась бабочка.
[1] Цитата из «Книги двенадцати врат»
английского алхимика Джорджа Рипли (XV век)
[2] Род дневных бабочек семейства
Парусники.
[3] Порода лошадей светло-серой
масти
[4]Морфо дидиус
(Morpho didius) – бабочки, верхняя сторона крыльев которых
окрашена в яркий голубой цвет
[5] Бабочка Павлиний глаз
Особняк барона фон Штейгер, затем
полицейский участок на Бундесштрассе
Сначала она плакала от безысходности,
потом от злости, а потом слез и вовсе не осталось. Марго словно
высохла, съежилась, ночь просидела в комнате брата в обнимку с
облупившейся лошадкой-качалкой, а к утру провалилась в беспамятный
сон. Там и нашла ее Фрида.
Сперва – горячая ванна, затем – обед,
который в Марго заталкивался почти насильно. После стопки бренди
она ожила и больше не плакала.