— Ты же не думаешь всерьёз идти на место казни? — неожиданно
негромко спрашивает моя гостья. Не дожидается ответа и окончательно
пропадает с моего поля зрения.
Народ всё прибывает. Вновь сузившаяся улица резко поворачивает и
выныривает прямо на небольшую площадь с характерным, словно
списанным у Сурикова, лобным местом. Я пропустил «затравку» и казнь
каких-то мелких не то дилеров, не то рэкетиров — их отрубленные
головы с лохмотьями нейроимплантов уже водружали на «рожки» —
редкий металлический частокол. Можно было потихоньку расходиться с
наиболее нетерпеливыми или спешащими — но оставался ещё последний
приговорённый. И мне любопытно
Молодой парень, неестественно бледный даже для того, кого
подводят к залитой кровью плахе, мелко дрожал. Местный аналог
священника читал ему какую-то гремучую смесь гимнов и отпущения
грехов. Я прислушиваюсь, даже не пытаясь разобраться, есть ли у
меня звуковой имплант, и какие настройки у него. Адриан и так мог
похвастаться острым звуком. Хотя гомон, крики лоточников (снова
они!) и окрики местных городовых мешают понять текст целиком, я
понимаю — читаемое перед осужденным не имеет никакого отношения ни
к православию, ни к христианству вовсе. Поминают всё ту же грешную
плоть, коварных даймонов и тщеславных демонов, да благословенных
отцов и некоего Первосоздателя. Жуть, да и только.
В попытке отвлечься и понять немного больше окружающий мир плюю
на конспирацию и спрашиваю у стоящей рядом парочки (мужик и парень,
рабочие робы, нескрываемые и потёртые провода имплантов торчат из
затылка):
— Чего, милсдари, хороший кат спустился в наши края?
— Так, мелкая сошка, — сплёвывает щербатый парень. — Косит под
Мацыевского. Только перчатки предпочитает золотые.
— Запнётся на крёстном целовании или нет? — спросил в пустоту
мужик постарше. Видимо, мастер. — Прошлый вот ляпнул про государя,
хотя артистка давала крестное целование дому — так сам потом под
батогами лежал.
— Ну неет. Его же Каллиники сверху спустили, а не староста
концов.
— Забъёмся на серебряный?
— А давай! — мужик плюнул и с размаху ударил по подставленной
ладони. — Разобьёшь, кура?
Я разбиваю их рукопожатие. И настораживаюсь. Вряд ли «кура» с
ударением на первый слог описывают курицу.
— А что, видно по мне?
— А то. Видали мы вашего брата, снуют, передают что-то... не, не
обижайся, у меня бы духу на то не хватило. Я может, из самых что ни
на есть Стоп, ноженек Улья, но они мне знакомы с детства, а эти
Уары, Балагуровы, шуты чёртовы и прочие... — зло сплёвывает. — Не,
их брат мне незнаком. Я лучше тут посижу.