— Да ладно, Хитрово оценил нашу шутку тогда, причём не хуже
отца.
— Я думал, нас вышлют из города, — ухмыляется Фёдор. — Батя
потом шутил над Эосом столько, что ему пришлось вписаться в
авантюру с диверсией в... ладно, расскажу об этом чуть позже.
Он откидывается с заячьей ногой в руке, вспоминая явно успешную
акцию. А я вспоминаю отца. И день, когда окончательно решил
уйти из Золотого шпиля. Тусклый взгляд, в котором видны лишь
блуждающие тени былых времён. Неспокойные руки, словно заново
вспоминающие текстуру дерева, кожи и парчи. Мелкие шаги и короткие
переходы. Это не смущало двор ещё при первых проявлениях, и даже
потом братцы отчего-то не спешили с вызовом лекарей или
мнемотехников. Зато появились чёртовы церковники... жаль, что
Адриан старался забыть эти дни — и осколок попался тусклый и
блеклый, под стать солнцу за окном.
— Я боюсь, Федя, что отец забыл обо мне.
Фёдор мрачнеет. Откладывает зайчатину и доливает мне белого вина
в серебряный кубок. А затем, подумав — и себе. И лишь после
солидного глотка тихо замечает:
— Он сейчас узнаёт разве что Костю c Мишей. И то — иногда
пинается посохом, — брат осекается, будто сказал что-то лишнее. —
Но говорит мало. Совсем мало. Насколько знаю — до пожара в стопах,
который мы устроили, он не говорил связных слов месяца три. Или
больше.
Какое-то время мы одолеваем тушеное в остром соусе мясо, пока я
не решаюсь. Если хочу ходить средь золотых стен, действительно хочу
поставить к ногтю местных недоделанных бояр — мне жизненно важна
новая информация. Пусть и получаю её на левом берегу в чужом
шпиле.
— Я боюсь, что человеку его занятости было просто забыть об
одном из младших...
— И думать не смей, — опускает голос Фёдор, и словно того мало,
шепчет так тихо, что слова скорее угадываются по губам, чем
слышатся: — ...особенно в этих стенах.
Киваю.
— Впрочем, возможно во мне говорит застарелая подростковая
обида.
Брат усмехается.
— Ты стал взрослее. Раньше ты бы часа три ныл на
несправедливость жизни. Но так уж сложилось. Батёк возился с нами,
пока ситуация в городе резко не пошла вниз из-за очередной ереси и
очередного прорыва железяк в Пургаторию. А потом вновь пошли
оголодавшие степняки, подняли голову Каллиники, Лихуд не вернулся
из... хватит.
Какое-то время мы едим молча, отдавая должное поварам шпиля. Я
тщетно пытаюсь разбудить память Адриана словами, именами и
терминами, но ничего не помогает. Поэтому поступаю наиболее разумно
— обедаю, и обедаю взвешенно. Во-первых, я не ел около суток (не
считать же едой жидкую баланду в участке перед допросом?).
Во-вторых, налегал исключительно на те блюда, которые проверил
скарабей. К моменту появления местного распорядителя я успеваю
изрядно накушаться.