Носатый собирался заработать этим
летом у Толстого, потом прикупить в Моредаре маленький домик. Там
тепло, солнце, южные красавицы. И вообще он мечтал насадить
виноградники, и делать отличное вино. Ведь он же Луша, то есть,
«сладкий».
А в Моредаре виноград ну просто
изумительный, сладкий, как груди у Сияны – там сама Мавша каждую
лозу-ягодку целует, а Маюн им пьянящие песни поёт…
– На Маюна-то рот не разевай,
головорез! – рявкнул Виол, – Да у тебя вино ослиной мочой
будет!
– Ты, хорлова падаль, столько жизней
сгубил. Ты мою Тиару… – голос у Креоны сорвался, – Убью, мразь!
Не знаю, зачем этот Луша рассказывал
мне свою душещипательную историю. Надеялся на жалость
продавить?
Я повернулся и, подняв копьё, просто
сунул его Креоне.
– Убей.
И тишина…
У носатого глаза чуть из орбит не
вылезли, бард поперхнулся от неожиданности. А Креона едва выдавила,
растерянно глядя на тяжёлое оружие в руках.
– Да я… я… Я за Тиару… – у неё
хлынули слёзы, она опустила голову и снова разрыдалась.
– Надо в Раздорожье его, – Виол сразу
принял деловой вид, кивая своим словам, – И пусть всё расскажет.
Судить его по законам Троецарии.
Носатый будто снова почуял слабость,
и захихикал. Он верно всё рассчитал. Я – лиственник, убить не могу,
поэтому-то я и упрашиваю других это сделать. А эти двое на деле
оказались рохлями, и значит, сегодня работорговец останется
жить.
Всё же до чего мерзкая душонка. И сын
его в деревушке наверняка либо вымышленный, либо он о нём и
вспомнил только сегодня.
– Что, кишка тонка убить-то, а, шлюха
морозная?! – улыбаясь, бросил носатый Луша. Он уже думал, что
теперь точно останется жив. Да ещё, наверное, размечтался, что мы
его и вообще отпустим.
– Я ведь умоляла Моркату спасти нас…
– Креона всхлипнула, заламывая руки, – Хморока просила.
Я сдержался, чтоб не усмехнуться. Да
уж, глупцы, напридумывали себе тут богов, вот теперь и мучаются, не
знают, кому молиться.
– Хмарока, – поправил бард, – Да кого
они спасут, эти ваши северные Хмарок и Морката? Тьма да холод…
Я заинтересованно покосился на Виола,
услышав про Тьму. А колдунья даже не среагировала, продолжая свою
исповедь.
– Так я даже Древо твоё молила,
святоша… – она прищурилась, словно принимая какое-то решение, и
твёрдо кивнула, – Это мне в наказание, что забыла о Моркате.
Я вздохнул. Ну всё, пошло дерьмо
самобичевания.