– Нет! – замахал руками Ивашка. – Оставь ему их! Нехай пограбит
– спокойней станет. Ему ж надо одаривать свою… «дружину». Пущин
мудёр. Он знает, что, коли псов своих не накормит, те его сожрут.
Каку ты ему кость дашь: дауров иль Темноводный?
Дурной почесал голову.
– Я ему третью кость дам, – улыбнулся он.
– Кого это?
– Нас. И наш ясак.
После этого они всё и придумали. А «третья кость» стала
приманкой.
Конечно, Пущин рассчитывал найти у ватаги Дурнова утаенные
шкурки. Но таковых не оказалось. После чего сыну боярскому
оставалось одно: сжечь бересту с пометами, распотрошить собранный
ясак, да одарить им ближников. Ну, и себя не обидеть. В Албазин
Кузнецу он послал жалкие крохи. Да еще и попенял, что, мол, Дурной
либо лентяй, либо вор – почти ничего с Ушуры-реки не привез.
Такое могло и сойти. Уже сильно потом предъявили бы Саньке;
Санька, конечно, начал кричать, что его оклеветали. Но здесь будет
всего лишь слово против слова. При чем, слово Пущина – первое. Да
еще оно и слово сына боярского.
«Но, скорее всего, ничего бы я уже не кричал. Пущин не такой
чистоплюй, как один беглец из XX века. Уж он-то не погнушается
ручки испачкать» – вздохнул Дурной.
Но всё пошло не по плану Пущина. Потому что перед Темноводным от
ватаги отделился Ивашка «Делон». Который тут же уломал Деребу взять
лодку и на всех веслах идти в Албазин. Больше недели на этот путь у
него ушло, много опасностей поджидало казаков – но они прошли.
Нехорошко Турнос сразу провел Ивашку к Кузнецу, где тот передал
приказному пергаментный лист с полной описью ясака: какой род и
сколько прислал.
А через несколько дней люди Пущина привезли едва 20 процентов от
указанного. И вот Кузнец обложил острог, требуя ответа. Только
теперь слово Саньки оказалось первым. Пергамент был составлен еще
до конфликта с Пущиным, а значит – ему и веры больше.
Дурной вышел из балагана и крикнул:
– Васька! Мотус!
Один из видных (некогда) сорокинцев был первым, кто согласился
отдать дуван даурам. Потом ему «не повезло» поехать за ясаком с
Дурным. Так что, по итогу он оказался совершенно не нужен
сорокинской урле и поневоле перебрался на выселки к низложенному
Дурнову. Сейчас он сидел у потухшего костра, пялился на седые угли,
видимо, созерцая в них свою неудачливую судьбу.
– Ну, шо? – скривился Васька недовольно, даже не глядя на
Саньку.