Словом, главный режиссёр творила чудеса. Однако в содержательной части были свои особенности.
Речь шла о молодом бойце, залёгшем с пулеметом в окопе.
Он лупил по фрицам и почему-то при этом переговаривался со своей мамой. А мамины глаза, лучась сквозь боевой дым, вдохновляли его на подвиг проникновенным голосом. Он что-то спрашивал и обещал в крике, а они ему отвечали опять же проникновенно. В дыму и грохоте носились сверкающие мамины глаза по полю боя для устрашения фрицев,– видимо, заместо боевого знамени поднимая сына в атаку.
И такая на поле боя пошла у них пьянка, что народ в почтительном молчании затаил дыхание, забыв о закусках и выпивке напрочь. Да и опасно в этот момент было шевелиться. А фрицы, разумеется, падали, как грибы в лукошко после дождя.
Мать и сын перекликались сквозь пороховой дым и пулеметную очередь ещё долго, пока её образ не начал теснить по задумке поэта другой персонаж – Родина. Так они втроём в боевом экстазе и витали над нашими тарелками с сочной ветчиной, домашним салом, свежими и солёными огурчиками и многим чего ещё. Застолья всегда были обильными.
Всё бы ничего, если бы не проникновенный голос главного режиссёра, не хуже, чем у той мамы, декламировавшей эту белиберду с таким неистовым откровением, что я начала сползать под стол.
Оказывается, смех – страшная вещь. Как в «Имени розы» он может убить, разрушить, уничтожить.
Я приближалась к катастрофе, сжав зубы и боясь оторвать от тарелки взгляд. В последний момент Исаковский вместе с нашим боевым режиссёром оставил мамины глаза и бойца в покое,– и я смогла глубоко и с облегчением вздохнуть.
На той стороне фрицы тоже, наверное, поминали свою маму, на своём языке и со своим Исаковским. Но, слава Богу, до них мы не добрались. Может, у них такой мамы и не было. Не знаю.
Кавалерийская атака на куст белых роз состоялась.
И грустная лирика Бродского в нежно-серых акварельных красках, полная горечи разлуки и глубокого социального подтекста отступила под натиском пулемётной очереди неповторимого шедевра Исаковского.
В наивной и неистовой жажде культуры, недоданной простой женщине, было столько непаханых страниц . Трудно представить, какие вершины ей покорились бы, родись она в другой среде.
Два человека по настоящему любили её – одинокая дворничиха– мать, державшая дочь в строгости, и детдомовская сирота Тамара.