В дверь забарабанили.
— Милорд! Эй, милорд, вставать пора!
— Да! Встаю!
Вероятно-Лиззи пискнула и села в кровати, прикрывая ладошками
грудь. Ладошек было мало, груди — много, и получалось так себе.
Пейзаж открывался вдохновляющий.
— Милорд!
— Да встаю я!
Ну чтоб тебе…
Я вылез из кровати и потянулся к груде шмотья на полу. Первой
мне в руки попала длинная и не слишком чистая рубашка с заплаткой
на локте. Так. Не мое.
Лиззи сзади что-то смущенно пискнула. Я не глядя швырнул рубашку
за спину. Ну вот что за тупость — теперь-то смущаться? Не пойму.
Чего я там не видел?
К тому времени, как я закончил одеваться, Лиззи еще шнуровала
платье. По-моему, она вообще не слишком торопилась. Возилась с
завязками так, будто в первый раз их видела. Кажется, Лиззи
оказалась из тех, кто хотел бы остаться. Жаль. Не повезло. А я-то
хотел ее еще в гости позвать. Но если девица в первый же день не
торопится уходить, то уже через месяц окажется, что она в тягости.
Это мы проходили. Так что я выгреб из кошеля не две, а четыре
монеты.
— Мне нечего тебе подарить в благодарность за несравненную ночь.
Но возьми хотя бы это. Купи себе ожерелье.
Лиззи зажала деньги в кулачке и присела, изображая подобие
реверанса.
— Благодарю, сэр Марк. Вы заглянете сегодня вечером в «Боярышник
и омелу»?
Да ни за что. Месяц не покажусь. Терпеть не могу, когда на меня
тоскливыми глазами смотрят, будто я последний кусок хлеба
украл.
А пару раз даже приворожить пытались. Хорошо, что все это
колдовское дерьмо поверху плавало, я его повылавливал и выбросил. А
то неделю бы животом маялся.
— Не знаю, милая. У меня много дел.
Я открыл дверь, и Лиззи, алея ушами, торопливо прошмыгнула мимо
Тобиаса. Тот посторонился и одобрительно хмыкнул, проводив взглядом
носик, волосы и округлости. Главным образом округлости.
— Заходи. Поможешь застегнуться.
Я не Лиззи, сам себе шнурки не затяну.
И денег за ночь телесной любви мне никто не дает. Нет, меня
трахают в мозг. Тем и живу.
В приемной уже было людно. Две тетки с корзиной, из которой
торчала куриная задница в пышном рыжем пуху. Парень с подбитым
глазом и обрезанными тесемками от кошеля на поясе. Зареванная
девица в новеньком, но уже обтрепанном платье. И группа мужчин —
строгих и серьезных, с той особой значительностью в лицах, которая
появляется у людей, осознающих всю глубину постигшей их беды.
Словно есть какие-то правила, по которым горе дарует особые права и
привилегии. Вот и сейчас я прошел к столу, а мужчины встали и
обошли безмолвную очередь. Даже курица перестала квохтать и
возиться под тряпкой.