Тем не менее, вновь на горизонте возникла фигура бывшего
великого вазира Балтаджи Мехмеда-паши. Обратившись к янычарам, он
призвал не слушать негодяя Нуман-пашу, который продался франкам за
их презренное золото, чтобы возвести на престол десятилетнего
мальчика и самому править за него. Некоторое время янычары
колебались, но всё решил Морали Ибрагим-паша, который приказал
кораблям подойти на минимальную дистанцию ко дворцу и открыть
орудийные порты. Среди янычар пересказывали предупреждение
капудан-паши – мол, если мятежники сложат оружие до первого
выстрела с кораблей, они будут прощены. Если после – не видать им
пощады. Яснее выразиться было невозможно, и потому янычары вняли
голосу разума и бывшего вазира. Голову Нуман-паши в срочном порядке
отделили от туловища и доставили султану в качестве повинной.
Мятеж был оперативно подавлен, а не менее оперативно
подсуетившийся Балтаджи Мехмет-паша снова стал вазиром. Верных
людей надо награждать.
Принца Махмуда дядя убивать не стал: пока у него самого нет
живых сыновей, племянник оставался единственным наследником рода
Мехмеда Фатиха. Но принца заперли в роскошной комнате, допуская к
нему лишь немых слуг и пару пожилых учителей. Нетрудно было
догадаться, что судьба мальчика, буде у Ахмеда явятся здоровые
сыновья, могла повиснуть на волоске. Закон всё того же Мехмеда
Фатиха предписывал по восшествии на престол избавляться от
родственников мужского пола. С некоторых пор закон смягчили, и это
немедленно привело к череде переворотов, как удачных, так и не
очень.
На сей раз Ахмед отделался испугом. Посол России Пётр Толстой,
ранее писавший канцлеру Головкину: «А предуготовление к войне чинят
немалые и являются ко мне не зело приятны», – теперь депешировал в
Петербург о том, что султан, хочет или нет, а должен будет начинать
заваруху. Такова была его плата за то, что удержался на троне,
пришлось пообещать янычарам и военачальникам новый поход против
неверных. И что подогреваются эти настроения щедрыми золотыми
россыпями из рук французского посланника барона де Ферриоля. «Мыслю
я, купно с цесарским посланником Иваном
Тальманом[3] надобно держаться», – писал
Толстой, так как предполагалось, что турки традиционно арестуют
посла страны, которой объявят войну, а австриец найдёт способ
быстро оповестить об этом. Фон Тальман был в этом солидарен и
обещал русскому коллеге сделать всё возможное, чтобы весть о войне
пришла в Петербург как можно скорее. Тем более, что француза он
тоже терпеть не мог.