Однажды Катя не выдержала и отправила дражайшему родственнику
письмо, пересказывать дословно которое не стоит из этических
соображений. Но смысл его был примерно следующим: мол, если не
доверяешь и ограничиваешь разновсякими противоречивыми
инструкциями, то какого результата ты ждёшь? Или инструкции в печку
и свобода действий, или гори оно всё синим пламенем, самолично
разруливай, надёжа-государь. Зашифровала как полагается и
отправила. Ответ – аналогично зашифрованный – также приводить
дословно не стоит, Пётр Алексеич отлично умел выстраивать
многоэтажные словесные конструкции. Но после такого душевного
вступления во втором абзаце сообщил следующее: мол, встречай
Василия Лукича, он тебя обрадует. И делайте там что хотите, лишь бы
получить нужный результат.
Лишь с приездом нового посла России в Дании – Долгорукого –
положение стало меняться в лучшую сторону. Не последнюю роль в этом
сыграли привезенные им секретные положения, дававшие переговорщикам
больше свободы, нежели ранее. По крайней мере, теперь Пётр Алексеич
словно сказал своим дипломатам: все предложения и обсуждения
встречных инициатив – на ваше усмотрение, но в пределах разумного.
И тогда наконец дело пошло как надо.
А европейские политики внезапно обнаружили, что их русские
коллеги, избавленные от мелочной опеки из столицы, управляются
ничуть не хуже их самих. Чего стоила грызня внутри шведской
делегации, которую спровоцировал намёк русских на теоретически
возможное сватовство царевича Алексея к принцессе Ульрике-Элеоноре.
Герцог Фридрих Голштинский был обеими руками за! Ещё бы, ведь
подобный брак делал его сына, маленького Карла-Фридриха, прямым
наследником шведского престола – так как от Карла Двенадцатого в
этом смысле толку не было. А вот посол Гёрц, тоже голштинец, не
слишком-то воодушевился перспективой этого династического союза,
ведь внутри Швеции слишком сильны были ультра-лютеранские
настроения. И брак шведской принцессы с иноверцем мог быть
воспринят неоднозначно. Так или иначе, раздор среди шведов был
посеян, что весьма ослабляло их переговорные позиции, и слухи о
том, что это устроили именно русские представители, мгновенно
разлетелся среди дипломатов.
Поэтому завсегдатаями купеческого особняка, где в бельэтаже
квартировали Меркуловы, сделались и маркиз де Торси, и фон дер
Гольц – с которым Катя и Алексей умудрились наладить вполне
дружеские отношения – и австрийский посланник, и даже Август
Саксонский. А шевалье – к слову, его полное имя звучало как Пьер де
Сен-Жермен де Париньи де Базож – вообще едва ли не переселился
сюда. Едва супруги завершали дипломатические встречи, как он
стабильно нарисовывался на пороге и отнимал у них время. Впрочем,
человек это был весьма образованный, с ним было о чём поговорить. А
с Алексеем они регулярно занимались прикладным фехтованием,
предметно сравнивая немецкую школу, по которой учился Меркулов, с
французской. Последнее обстоятельство, кстати, не очень-то Кате
понравилось. Она прекрасно видела, что как фехтовальщик её супруг
уступает шевалье де Сен-Жермену, уж слишком разный был у них боевой
опыт. Драгуны больше привычны к тяжёлому кавалерийскому палашу, чем
к более тонкой и лёгкой шпаге, да и приёмы немного другие. Потому
она решила прекратить это безобразие раз и навсегда, притом, самым
необычным для этой эпохи способом.