– Поранили тебя, молодец? – спросил он Данилу, унимавшего рукою обильную кровь. – Дай-ка я помогу тебе…
Оторвал отец Иоасаф от рясы изрядный лоскут и крепко-накрепко перевязал рану храброму сотнику.
– Не смущайся, чадо мое, что служу тебе: старец – юноше, инок – воину… За обитель ты кровь свою пролил…
Благословил архимандрит Данилу и далее пошел по шумным, окровавленным стенам обители.
Неистощима, казалось, ляшская сила; новые и новые отряды лезли на стены; на смену порубленным лестницам тащили десятки других, целых.
Венгров подкрепили немецкие пехотинцы; градом защелкали в бойницы и зубцы пули вражьи…
Но не посрамил своей славы боевой, своего княжеского имени и воевода Долгорукий.
Везде, где жарче дело было, где грудами трупы лежали, являлся он с обнаженным мечом в руке, отважный и могучий: сам рубил и сбрасывал смельчаков ляшских, сам нацеливал пушки – ободрял воинов громким, смелым окликом. Другой воевода, Голохвастов, что близ Плотнишной башни главным был, не таким орлом глядел, а все же не уступал ни пяди врагам…
Все темнее и темнее становилось, а не оставляли поляки боя кровавого; стоны, крики и проклятия оглашали монастырские стены. Вот полетели в осаждающих горящие головни, вот, шипя, дымясь и сверкая в темноте искорками, полился со стен кипящий вар из раскаленных больших котлов…
В первый раз дрогнула ляшская сила. Ужаснулись нехристи, как стало их жечь и палить, словно пламенем геенны вечной. Первыми казаки побежали, потом сапегинские дружины; отступили и венгры и немцы; лишь головорезы Лисовского продолжали биться. Но и сам удалой начальник их не надеялся уже на победу.
– Пан Брушевский! Пан Тышкевич! – кликнул он своих любимцев. – Довольно людей терять попусту. Собирайте жолнеров… Отступление!
Жалобно зазвучала труба; вышколенные жолнеры сомкнулись в ряды и, все еще стреляя, начали отходить от грозных стен обители…
– Слава святому Сергию! – восклицали, переводя дыхание, защитники.
– Спасибо, молодцы! – говорил воевода князь Долгорукий, обходя своих воинов. – Бились на славу!
– Благослови вас Господь! – радостно повторял отец Иоасаф, обнимая, целуя и благословляя храбрецов.
Волнуясь и гудя во тьме, уходили от монастыря полки ляшские, словно морской отлив в непогожее время. Изредка сверкал еще огонь выстрела, жужжала пуля…