— В подвале не до того. А возле машины надо было ей объяснить,
что мы из Управления по контролю за оборотом наркотиков. Что мы
везем ее в безопасное место, что завтра к ней придет следователь, и
все такое прочее. А мы ее молча умыкнули.
— Пойти, постучать?
— Не знаю. А вдруг она задремала? Или сын заснул? Свет не горит.
Завтра уже. Объяснительные напишем, если претензии будут.
— Напишем, — согласился гролар. — Я командиру доложил, что мы ее
в часть отвезли. Он обещал известить Следственный Комитет.
Вартуша отлипла от подоконника и перебралась в кухню. Голоса
разносились на всю округу, шевелили дикий виноград и путались в
плетях хмеля — и захочешь, но ни одного слова не упустишь. На столе
стояла тарелка с аппетитно пахнущей печенкой и вареной картошкой.
Запах еды перемешивался с запахом гролара, и Вартуша взяла
картофелину, чувствуя себя воровкой, покусившейся на чужую порцию.
Память тут же услужливо подсунула факт: когда гролар топтался в
прихожей, и разрешал брать еду из холодильника, то говорил искренне
— без ярости и напускного радушия. Пожалуй, немного смущался — если
такое понятие можно применить к сильному и уверенному в себе
альфе.
— Главное, чтобы она жалобу не накатала. Или ее муж. Впаяют нам
за незаконное задержание. Возьми потом у командира телефон
следователя, попроси, чтобы подъехал побыстрее.
— Смысла нет, — отозвался гролар. — Три часа уже вышли, а дальше
арест для выяснения личности сорок восемь часов. Или она
пожалуется, или не пожалуется. Но мне кажется...
— Что?
— После ошейника и подвала...
— Мохито, ты как вчера на свет народился. И после ошейника, и
после подвала. И на соседа, который влез в супружескую свару, и на
сотрудника полиции. Да хоть на собственного ребенка можно
написать!
— На ребенка? Это ты загнул, — покачал головой гролар.
— Камула ради! Вот я перед тобой стою, живое доказательство.
Вартуша проглотила вторую картофелину, стараясь не издавать
громких звуков. И — самое главное — не заглушить чужой
разговор.
— Ты не говорил, — после молчания проворчал гролар. — Даже не
намекал.
— А зачем? История давняя, родители уже в могиле. В личном деле
все записано, кому надо — знают. Да и в газетах об этом в свое
время писали, просто сейчас уже никто не вспоминает. Родители пили.
Бузинную настойку и волчеягодную бражку. Когда в бутылке оставалось
на донышке, а денег не было, начинали ругаться и драться. Я, пока
мелкий был, прятался. Подрос — пытался утихомирить, по разным углам
развести. В тринадцать лет я уже прилично так вымахал. Отцу сдачи
давал. С переменным успехом. И, когда вернулся из школы, и увидел,
как он мать шваброй охаживает, вступился. От злости силу не
рассчитал, сломал ему челюсть. Пришлось в травмпункт ехать. Его
отправили в больницу, а оттуда в полицию сообщили. И моя мать
написала заявление, что я вспыльчивый, конфликтный, постоянно их
избиваю и забираю с трудом заработанные деньги, чтобы тратить на
алкоголь. Полицейские заявление почитали, отправили меня в
спецприемник. Повезло, что дело попало к дотошному следователю.
Тогда в деревне больше жителей было. И люди, и оборотни еще не
разъехались. Следователь всех наизнанку вывернул: и сельского
старосту, и почтальона, и школьных учителей, и соседей. Дело
передали в суд. Отца и мать за оговор лишили родительских прав.
Меня отправили в кадетское училище — сам выбрал, мог бы в
школу-интернат перевестись, а потом в техникум. Я пошел в
кадетское, потому что был благодарен следователю, решил, что
защищая закон и порядок, отплачу долг Камулу и Хлебодарной за
счастливое вмешательство в судьбу. Не жалею. Но помню, что между
мужем и женой лучше не встревать. Виноватым останешься.