Это внушало оптимизм. Несмотря на то, что наша служба окончена, и я не являюсь более декурионом турмы, состоящей из тридцати пяти опытных конных, после расформирования и отставок не все решились вернуться на родину. Двенадцать человек, в большинстве своём сарматы, пожелали остаться, присягнув мне на верность, и чувство ненужной ответственности за их судьбы обременяло. Но жизнь идет своим чередом, делая новый штрих на листах пергамента человеческих судеб, и время сейчас такое, что сильные духом сами вольны определять, каким будет этот штрих – уродливо убогий, вызывающий откровенную жалость, либо четкий и яркий, поставленный уверенной рукой.
По крайней мере, с трудом отвоевывая у начальства приказы об отставке каждому из тридцати пяти и освободив их от командира в собственном лице, я дала солдатам заслуженную возможность выбора. Выбора, которого лишили меня вместе с исчезновением Морнаоса – великолепного города темных эльфов, погибшего в пламени многовековой межрасовой войны. Это случилось в ту роковую ночь, когда, околдованная зеленью демонических глаз, я предала себя, размечтавшись остаться в них навечно. Как последняя сука, самозабвенно я предавалась пагубной страсти, не ведая, что лежу под убийцей своего наставника и доброго друга Охтарона.
Вновь вспышка гнева и презрения дрожью проносится по членам, а разум затмевает жгучая ненависть. Я давно перестала понимать, на кого она направлена – на того, кто остался в прошлом, или на себя саму. Но порой я ловила себя на том, с какой яростью натираю собственное тело, желая отмыться, отречься, вырвать причиняющее боль воспоминание, обреченно понимая, что это невозможно – живое напоминание укором всегда дышало мне в спину.
Квинт. Непризнанный паршивой матерью сын, так похожий на собственного отца, даже свою сущность перенял у этой твари. Дьявол! Отчего боги так безжалостны? Почему парень унаследовал не ледяное хладнокровие своего деда, а губительное пламя отца, не позволяющее мне принять сына? Моя тайна, моя боль, разъедающая сотню лет все внутренности, моя женская слабость и позор наследницы темного короля Валагунда. Только Иллиам знала правду и частенько с укором взирала на меня, призывая открыть Квинту истину и признать сына.
Из невеселых раздумий меня вывел громкий хохот солдат и звонкий смех молоденьких девушек. Они явно нашли общий язык. Улыбнувшись, я обвела взглядом зал. Да, это, конечно, не цитадель отца и даже не достойный римский домус, но при должном устройстве и хлопотах жить вполне можно, а в том, что Иллиам доведет дело до конца, я нисколько не сомневалась.