— Ну ты даешь, — сказал после надзиратель-мужчина, провожая Викторию в ее крохотную по сравнению с медвежьими загонами камеру. — Такую бешеную тварь приручить! Вот интересно, если ему не давать жрать недельку, в какой момент ты ему еще симпатичнее покажешься?
Медведей кормили два раза в день — утром и вечером, и, соответственно, два раза в день саму Викторию выводили из ее узкой, лишенной окон одиночки. В промежутках она спала, если по ощущениям была ночь, а условным днем пыталась занять себя физическими упражнениями, к которым привыкла еще в Специнтернате… Ну и, конечно, размышлениями — благо в глухом и пустом пенале камеры ничего от этого занятия не отвлекало.
Свет здесь никогда не гас, так что с течением времени разбираться в смене времени суток становилось все сложнее. Зато были другие «маркеры» для подсчета пролетавших мимо дней, недель и месяцев. Например, белье на койке Виктории менялось строго раз в неделю. Она сама снимала его и совала в зев утилизатора. В тот же день и саму арестантку водили в помещение сухой санитарной очистки. После этой процедуры, которую язык никак не поворачивался назвать мытьем, Виктории выдавали стопку чистого, но неприятно синтетического постельного белья и новую робу из того же материала. А к ней — белые тряпичные тапочки на тонкой и мягкой пластиковой подошве.
Никаких шнурков, ничего, что можно было бы использовать для нападения на надзирателей, самоубийства или побега. Также в формуляре, в котором была подробно расписана форма одежды узников различных исправительных учреждений, не было предусмотрено и нательное белье. Поначалу Викторию это сильно смущало. Как и то, что все гигиенические процедуры, включая посещение туалета, она проделывала под равнодушными черными зрачками камер слежения, расположенных и в ее «номере», и в отсеке саночистки — одинаково, в углах под потолком.
В следующие дни Потеряшка тоже хорошо ел, а его испражнения, которые Виктория убирала из специально отведенного для того лотка в углу клетки, выглядели вполне здоровыми. И, главное, медведь вдруг начал проявлять по отношению к обслуживавшей его женщине очевидные знаки внимания и доверия: разрешал себя гладить, смотрел уже не тусклым взглядом обреченного, почти мертвого зверя, а заинтересованно, хоть и по-прежнему тоскливо и виновато. А еще он теперь иногда осторожно, словно спрашивая разрешения, тыкался носом в руки, а как-то даже лизнул Викторию в щеку.