И едва коснулся король своего сердца, как исчезло оно и снова забилось в его груди. И снова ощутил он любовь и радость. И снова посмотрел на принцессу, как когда-то смотрел несчастный влюбленный рыцарь.
– Поднимись, любовь моя, – сказал он и обнял ее, а потом обвел счастливым взором своих придворных. – Выбрал я себе королеву, вот она! Благородна ее кровь, чиста ее родословная, а теперь еще и добра она, так же, как прекрасна!
И по всей стороне помчались гонцы – оповестить людей, что грядет королевская свадьба.
[БОЛОТНИЦА]
Стелется туман над топью моей, слышится запах сырости и травы луговой, иди же ко мне, путник, забрел ты в чащу дикую не просто так, привели тебя подруги мои верные – навки-русалки, призванные сторожить меня, деву болот, от ведьмаков да смелых рыцарей. Широко раскинулись зеленые воды мои, что зацветают к середине лета, и дрожит черная тень моя на дне мутного озера, и каждую травинку, каждую росинку, каждое дерево поваленное – все я чувствую на теле своем проклятом, тиной да ряской перевитом.
Кто и когда заколдовал меня – про то уж не вспомню. Знаю только голод да жажду. Помню только запах болота и кувшинок, тьму и воду студеную. Холод, до костей пробирающий… И теперь мне кости мне нужны людские, кровь нужна горячая. Льется она ручейком по кочке, прямо в глотку мою бездонную, а дети мои – болотницы – выползают на бережок, тянутся синими длинными руками с коготками острыми к тем, кого сестрицы-подруженьки привели, уводят их в самую муть мою черную.
Смотрю я со дна, нарадоваться не могу – хитрые они у меня, верные. Никому не смутить их, с пути не сбить. Неподвластны они ни чарам, ни заговорам, ни уговорам да слезам.
Не тронет никто сердце их – ибо нет у них сердца. Вместо крови в детках моих – вода студеная, ил да грязь, вместо души – алчная бездна, что поглотит все живое, все, что дышит, что убежать пытается…
Сладко мне засыпать к полудню под покрывалом зеленой тины, когда янтарные лучи солнца пытаются сквозь кроны старых ив пробиться. Сладко мне обнимать руками студеными тела моих пленников, что уже не дышат. Но шевелятся еще, стонут, кричат иногда. Мертвые – они все равно подняться могут да пойти, куда глаза глядят.
А за лесом – селение за высоким заборолом, и люди там рады тому, что могу я мертвецов удерживать у себя, в глубине своей жуткой. Иначе все они, бездушные, шли бы прямиком к людям, пили бы кровь их ночами, плоть бы пожирали.