— Не капризничайте, ваше высочество, — улыбнулась Паула. — Сейчас Чита принесёт какао, и жизнь станет получше, да?
— Получше, — согласилась Альба, разглядывая издалека своё подвенечное платье, склоняя голову то на одну сторону, то на другую.
Конечно, времени на пошив совсем нового платья не оставалось, но портниха принцессы со своими помощницами сумела сотворить чудо из почти готового платья для бала в честь дня рождения короля, до которого оставалось чуть меньше месяца. Благо кружева, вся верхняя отделка и шитьё для него были выполнены белым по белому, а простую однотонную основу легко удалось заменить. Теперь, вместо положенного принцессе на торжественный случай геральдического голубого, основа тоже была белой.
Принцесса не любила белый. И хотя все в один голос твердили, что к её смуглой коже и синим глазам он идёт изумительно, и что жених потеряет дар речи при виде этакой красоты, легче не становилось. Но тут принцесса не спорила: она прекрасно понимала, что ради неё никто не станет отступать от вековых традиций, а позорить себя и род не хотелось.
Альба охотно позволяла себе капризы, но только тогда, когда понимала, что от них будет польза. А что толку кричать и требовать чего-то, заведомо зная, что это напрасно? Поэтому вчерашнее известие о свадьбе она встретила со всем возможным достоинством, как и ссылку и отречение отца.
Позапрошлый день принцесса провела в зверинце, помогая с тяжёлыми родами своей любимице Снежинке: пара единорогов была сокровищем королевского зверинца, а уж то обстоятельство, что они принесли потомство, и вовсе являлось уникальным случаем и предметом зависти многих исследователей. Но от писем с просьбами позволить взглянуть на приручённых единорогов принцессу ограждал отец, а сама она даже не задумывалась о какой-то необычности этого явления. Она просто любила живущих у неё зверей, искренне переживала за Снежинку и радовалась, что всё прошло успешно.
О том, что в это время страна за пределами дворца стремительно менялась, о том, что в столицу вошли войска и королю выдвинули ультиматум, она не знала. И Федерико, который пришёл вечером к дочери, не обмолвился и словом о грядущих переменах, а ведь именно тогда секретарь составлял документ о его отречении. Он с удовольствием выслушивал восторги дочери, улыбался, и лишь напоследок, обнимая её, попросил быть стойкой и сильной, как и положено истинной Бланко. Альба, за всеми своими переживаниями не придавшая этому значения, с лёгким сердцем пообещала и попрощалась с отцом. Правда, тогда она думала, что прощается всего на несколько дней, как обычно.