Удивительно, но принять эту правду оказалось несложно, даже не болело толком – просто разом всё перегорело внутри, не оставив после себя ни злости, ни обиды. Лишь воспоминания иногда мелькали о том, как пытался жить, но не сумел.
Изначально к Тому было особое отношение, как и к любому суициднику, в чём-то жёсткое – ведь это клеймо о самой извращённой неадекватности. Никто не плясал вокруг него на цыпочках, не вёл с ним светских бесед, не смотрел с интересом – чуть что – укол или привязь. Если человек хотел умереть, главное – заставить его жить, любым способом, не важно, доламывая ли, переламывая ли в сторону утраты человечности, потому что нелегко остаться человеком, когда тебя им не считают.
Потом, когда доктора запросили информацию о нём и получили ответ из центра принудительного лечения, стало хуже. Оказалось, что мальчик не просто пытался убить себя достаточно оригинальным способом, но и зарезал трёх человек. Узнав об этом, врачи от Тома начали держаться особняком. Это была самая заурядная психиатрическая больница, где никто из персонала никогда не сидел рядом с убийцей и не хотел пробовать, где никто не был обучен работать с «особо опасными». И лишь единицы разделяли, что есть Том, невиновный, а есть другая личность, которая убивала.
В этой больнице всё действительно было совершенно иначе, нежели в лучшем центре принудительного лечения страны. Другая степень квалификации и выправки персонала, другое отношение. Здесь никто не заглядывал в рот, не ловил каждое слово, не искал индивидуального подхода к каждому пациенту и тем, кому это было особенно необходимо. Здесь не было камер в каждом углу и никого не волновало, в состоянии ты выходить из палаты, хочешь ли этого – если нет, то ты просто оставался голодным. Здесь душ был не когда захочешь, а по расписанию, через день.
Здесь не заставляли и не упрашивали, но именно это не оставляло выбора. Гнилая альтернатива – или по правилам, или никак - лежи, запертым в четырёх стенах, гордись своим упрямством.
Здесь доктора не сменялись для объективности лечения, и никто не ставил рамок, что пациента нельзя держать в больничных стенах слишком долго, что его обязательно нужно выписать в нормальную жизнь, разумеется, вылечив перед этим. В этих стенах будто бы не существовало времени, и быть пациентом можно было вечно – до конца собственной вечности, до смерти. Здесь были те, для кого палата стала домом, те, кого никто не ждал в настоящем мире, а сами выжить они не могли.