— Засну сейчас…
— Спи. — Неожиданно нежно для самой себя, как мать ребёнку, наверное. (Нормальная мать. Не она). Забыла, зачем пришла, забыла об острой боли. Пусть спит, если хочет. Хоть всю ночь.
***
Она {старается} не выдавать себя, — но выдаёт постоянно. Плачет сразу после — не может сдержать несколько судорожных всхлипов счастья (того самого, которое — только миг между прошлым и будущим). Почти матерно шипит на телефон, звенящий в самый неподходящий момент, и посылает в этот момент всех очень далеко… Через полчаса она перезвонит, конечно, всем дорогим и близким, — правда, — дорогим и близким, даже с удовольствием позвонит. Это невольное резкое возмущение определяет отношение к нему, а не к ним, — в момент действия. И он видит это, — какая жалость. Машинально отвечает на спонтанные вопросы о прикосновениях. — А здесь тебе приятно? А здесь, а так?.. Правду отвечает:
— Теперь — да. — (Забывшись, счастливо улыбаясь).
— Теперь… в смысле? Прекрасно понял ведь. Но хочет услышать? Впервые она обрывает его, — и ведёт себя, прямо как те, загадочные:
— Не важно… — (Спохватившись).
***
Он притягивает её голову к себе на грудь. Гладит волосы, прижимает её с такой силой и трепетом, и так долго, что впервые она может сосредоточиться на прослушивании тонов его сердца, даже находясь справа. Просто оно так стучит. Просто он так прижал её к себе, словно хочет растворить в себе навеки. Это — он ничего не чувствует к ней, да?! Никакой эротичности сейчас, сплошная душа. Две души, вернее, слитые в одну. Абсолютно неуместное здесь, непривычное для неё, далекой от церковных терминов, слово — благость какая — то (откуда это слово выплыло? словно прочла внезапно). Она, — благость эта, — заполнила их общую ауру так густо, — что её было видно и слышно, можно рукой пощупать. И не только ей — невозможно не увидеть очевидное, не услышать! Если уж услышал её тихие всхлипы, то это громкое слово — ощущение… Аура была как малиновое варенье. Не может она иначе сказать. Вот так — на вкус, запах, сладкую вязкость и насыщенный цвет. И его сердце, прижавшееся к ней. Вечно бы… Но вечность длится минут пятнадцать.
— Ложись, буду тебя гладить.
Чуть ни взвизгнула от радости, — значит, и массаж будет. Платье, бельё полетело в разные стороны. И вновь, — словно больше души, чем тела. Прикосновения, как крылья бабочки. Поцелуи в позвоночник… такие описаны в Камасутре? Нежные. Переходит губами к плечу, и отдергивается (опять вспомнил, что может остаться след. О, хоть бы забыл он об этом! Зачем она когда-то просила не оставлять на ней следов?!) Затем аура вновь становится единой, но уже не напоминает варенье. Зато его рука держит её ладонь, держит крепко, не отпускает… Господи, не отпускай!