Рассвело. Выбравшись на первое солнышко, и натёртую шею потирая, я дрожала от страха и холода, а ещё ужасно хотелось в туалет, но с этим очень уж сложно было, хорошо хоть терпеть пока удавалось.
— Вот, поешь малёхо, — подошла ко мне моложавая женщина. Поставила рядом глиняную миску с хлебом и водой, да и стала бочком, что-то там на краю двора высматривая. Я же затравленно на её чёрный цветастый платок смотрела, на длинное, плотное, салатного цвета платье, что ей чуть ли не до самых пят. Вот она снова ко мне повернулась. Тогда, схватив миску да ноги сжавши, я жалобно посмотрела в её участливые глаза.
— Мне сходить кое-куда надо, по маленькому пока хотя бы... — тихо ей сказала.
— Ну тоды счась ведро принесу, — тут она жалостливо головой качнула, да прищурено глядя, добавила: — Ты уж слушайся девка их, а то хуже ведь ещё будет...
Я только и успела, что малые свои дела сделать, как устало заскрипели ступени на крыльце. Никуда не спеша, сюда тот парень в красной рубахе спускался.
— Чего это тут?! — он со смехом пнул ведро, и оно прямиком мне под ноги покатилось. Я же отскочить попыталась, да как-то и не заметила, что парень-то на моей цепи стоит, вот в итоге и оказалась в грязи на коленях.
— Да оставь её! — донёсся сверху голос худощавого. — Пусть уже сама голуба думает, как ей тута с нами жить доведётся...
Снова под крыльцо заползя, я как можно глубже там забилась, настолько, насколько позволяла длина цепи. Так и сидела, чуть ли не половину дня, пока снова ту участливую женщину не увидела, какие-то свои стираные тряпки развесить вышедшую.
— Постойте! — я окликнула её, и торопливо наружу выбралась. — Случайно не знаете, сколько они ещё тут меня держать собираются?
— Больше не велено мне с тобою говорить, — медленно повернулась она ко мне.
— Кем не велено? — шагнув к ней, я в испуге звякнула цепью.
— Не велено и всё тут! — подбоченилась женщина. — А ты, бесстыдница такая, лучше голые ноги свои прикрой! — сорвавши с верёвки, швырнула мне ещё не до конца просохшую длинную юбку.
— Скажите хотя бы, где я нахожусь и какой сейчас год? — её слёзно умоляя, торопливо в ту самую юбку влезала, несколько большеватую и растянутую.
— Где значит... и знать тебе не надобно, а год будет тысяча восемьсот сорок восьмой от рождества христова, ежели не ошибаюсь. А ты чего позабыла со страху-то?