Вера захихикала, представляя этого юного командира, Двейн посмотрел на неё, покраснел ещё сильнее и сказал:
— У него был личный дом, большой, с двумя личными комнатами, к дальней нельзя было пройти мимо ближней, так что он сел в ближней и охранял меня. А мне сказал зайти за ширму в дальней комнате и там лечь. Я зашёл — там два одеяла, подушка, ваза со льдом. Я этого всего никогда не видел, я не работал в покоях. Ну, лёд видел на кухне, из него делали десерты, но этим взрослые занимались, мы только издалека видели. И я решил, что его надо есть. И съел. Мне так понравилось, что я вточил полмиски, у меня онемел весь рот и шея, я себе язык поприкусывал, потому что не чувствовал его. Потом господин услышал и заглянул спросить, что я тут точу с таким хрустом. Сказал, что это не для еды, а для прохлады в комнате. Там жарко. Сказал лечь на одеяло и накрыл меня вторым, и ушёл, сказал, через три часа придёт. А я никогда до этого одеяла не видел — там спят без одеял. Ну, я не знаю, как старшие, дети спят на пальмовых листьях, их горой наваливают в углу, сверху тряпками застилают, это каждый раз праздник, когда свежие листья приносят. Они пахнут, на них мягко. И там не укрываются, там не бывает холодно. А если и бывает, пару недель зимой, то дети просто ложатся ближе, и всё. И тут — привет, одеяло. Два. Шёлковые. Я в них как завернулся, мне так понравилось, я думал, я в рай попал. И я, в общем... — он покраснел ещё сильнее и опять попытался уткнуться лицом в подушку, и проговорил туда, с диким стыдом: — Я каким-то образом лёг на свою руку, а ноги были плотно обмотаны одеялами, я весь был обмотан, оно кажется скользким, но само к себе оно цепляется. И я понял, что не могу перевернуться. И я лежу, и осознаю, что я такой беспомощный... Одеяло снаружи скользкое и вообще не сцепляется с полом, он воском натёртый, я по нему ёрзаю гусеницей и не сдвигаюсь. И в этот момент я понимаю, что очень сильно хочу в туалет. И понимаю, что у меня опухло горло и я не могу говорить. И я лежу и думаю — всё, это конец. Жизнь дала мне такой шанс, меня заметил благородный человек, я подошёл ему по фигуре в двойники, это успех, это один из немногих шансов для раба подняться до хозяйских покоев, жизнь дала мне всё, а я это так позорно профукал. Я всерьёз обдумывал вариант откусить себе язык и умереть.